Глафира вспомнила его прощальный взгляд тогда, в «Балчуге». Во взгляде этом была боль и… любовь. Ну, конечно, он любит ее! Просто он никак не может сообщить об этом. И не только потому, что немой. Все дело в том, что так устроена жизнь: человеку всегда очень сложно признаться в своей любви и, напротив, очень легко спрятать это чувство, заглушая его в себе чем-то другим, сиюминутным и гораздо менее важным.
Как только эта мысль осенила Глафиру, сердце ее застучало громко и отчетливо. В голове как будто наступило просветление, а аудитория анатомического театра наполнилась странным голубым сиянием. Глафира поднялась на несколько метров над полом и с удивлением обнаружила, что может летать.
Проверяя это удивительное приобретение, она сделала несколько кругов над разгромленной аудиторией, спикировала над тушей поверженной змеи и вылетела в маленький университетский дворик. Оттуда она выпорхнула в синее небо, взлетев над Болоньей, обогнув две большие средневековые башни, уже много столетий оберегающие покой старинного города.
Она пролетала над рыжими черепичными крышами и видела, как просыпается город. Люди спешили куда-то по своим делам, сновали по узеньким улицам первые проснувшиеся автомобили. Ослепительно яркий диск солнца грел каждую клеточку тела, а звенящая синь неба откликалась в груди тихой чарующей мелодией.
Скоро света стало совсем много, до звона в ушах. «Пока Райнальд фон Дассель вместе с Алексеем решают что-то с „Соснами”, мне нужно разобраться с Гаэтой», – мелькнула в голове девушки мысль. Вдруг появился Куалькуно. Он летел рядом, поглядывая на Глафиру.
– Ты так неожиданно исчезаешь и так неожиданно появляешься, – мысленно сказала ему Глафира, не открывая рта.
– Команду, чтобы я появился или исчез, дает твой мозг. Ты просто сама этого не понимаешь, – так же мысленно ответил ей Куалькуно, и Глафира услышала его ответ, хотя Куалькуно тоже не открывал рта.
– Кто ты? – спросила Глафира. – Может быть, ты совсем не тот, за кого себя выдаешь? Может быть, ты – что-то совершенно противоположное своему образу? – мысленно сказала Глафира, взглянула на Куалькуно и содрогнулась. Рядом с ней по бездонному голубому небу летел огромный черт. Черт был хвостат, с рогами и из пасти у него торчали два больших окровавленных клыка. Черт повернул свою страшную голову к Глафире, разинул пасть и зарычал:
– Послушай, какая, в сущности, разница? Это все – лишь игра твоего ума. Придумывай меня таким, каким хочешь.
– А зачем? – тоже спросила Глафира голосом, хотя отчетливо понимала, что могла бы спросить и мысленно.
– А затем, милое дитя, что внутри каждого живет плохое и хорошее, белое и черное, и это, по большому счету, не так важно! – проговорил кто-то, плохо различимый за облаком вдалеке.
Глафира присмотрелась и увидела яркое сияние, пробивающееся из-за облака, а в сиянии этом – женский силуэт в развевающихся одеждах. Глафира подумала, что, наверное, именно так должно было выглядеть явление Богородицы разнообразным святым. Глафира спешила в Гаэту, но было очевидно, что никакой Гаэты не будет, пока она не разберется здесь с этими странными, летающими по небу мужчинами, женщинами и чертями.
– Правильно. Никакой Гаэты не будет, пока ты не разберешься в себе, – подтвердил ее мысли женский голос из облака, – впрочем, никакой Гаэты и нет. И вообще ничего нет. Все – лишь игра ума.
– Кто ты? – спросила Глафира. Летящий рядом черт зарычал.
– И это тоже не имеет никакого значения. Если хочешь, зови меня Эо, – ответили из облака, – но это совершенно неважно.
– А что же важно?
– У каждого человека в жизни есть гештальт. Что-то незавершенное, что его гложет и лишает покоя. Закрой свой гештальт, и все остальное решится само собой.
– А у меня какой гештальт?
И черт, и женщина в облаке вдруг громко расхохотались и одновременно исчезли. Глафира закрыла глаза, а когда открыла их, оказалась на разогретом песке древнеримского ипподрома. Вокруг ревели трибуны. Прямо на нее шел человек в черных латах с трезубцем в одной руке и рыбацкой сетью – в другой. Лицо его было закрыто шлемом, но сквозь прорези шлема смотрели черные глаза. Глафира хорошо знала и помнила эти глаза. На нее, казалось, из прошлой жизни, надвигался индийский юноша Атул, все такой же быстрый, ловкий и непобедимый.
Глафира осмотрелась и поняла, что она тоже в латах, на одной ее руке – маленький круглый щит, а в другой руке – короткий гладиаторский меч, совсем как тот, которым был лишен жизни император Нерон.
Атул начал раскручивать над головой сеть и гроко закричал, готовясь нападать. Трибуны всколыхнулись и заревели. Глафира сжала в руках меч и приготовилась обороняться.
Глава XXX. Поединок
Атул двигался очень быстро и страшные удары трезубцем наносил без устали. От многих ударов Глафира уворачивалась, некоторые отбивала своим маленьким щитом, и тогда руке, держащей щит, было больно. Она сделала несколько резких выпадов, пытаясь дотянуться коротким мечом до Атула, но он тоже очень грамотно от них уклонился. Чувствовалось, что он взбешен и прилагает все силы к тому, чтобы победить врага.
Глафира, напротив, вспомнив о своей любви, своих друзьях, своем недавнем разговоре в небе над Болоньей, чувствовала себя очень спокойно. Она шла в схватку с решимостью победителя, хладнокровно, уверенно, и в этом ей помогала любовь, совсем недавно проснувшаяся в сердце.
– Вот мы и встретились с тобой, мерзкая девчонка!
Несмотря на невообразимый гул трибун, Глафира услышала слова Атула. Ей были непонятны его ярость и злость.
– Тобою движет злоба, – закричала Глафира в ответ, – а мною – любовь! Поэтому я тебя уже не боюсь!
В ответ на это Атул особенно яростно двинул вперед свой трезубец, стараясь попасть Глафире в грудь. Глафира ловко отбила удар щитом и бросилась вперед, но Атул уже вернулся в стойку и опять выставил вперед начищенный трезубец, блеснувший на солнце тремя яркими бликами, и направил его девушке в грудь.
Трибуны, конечно, шумели, но уже гораздо тише: зрители недоумевали, почему воину нужно тратить так много времени, чтобы размозжить голову странной черноволосой девчонке. Впрочем, среди зрителей появились и такие, кто откровенно болел за девчонку – очень уж она уверенно двигалась по арене и совершенно не боялась мощного и хорошо подготовленного противника.
Вдруг что-то свистнуло в воздухе. Глафира поняла, что Атул, изловчившись, попытался набросить на нее сеть. Глафиру много раз пытались ловить именно сетью. В этот раз она решила схитрить. Если показать, что ее движения спутаны сетью, будет возможность приблизиться к Атулу на расстояние удара гладиаторского меча. Она специально пропустила момент, когда сеть опустилась на нее, и, сгруппировавшись, покатилась вместе с сетью по утоптанному песку в сторону от наступавшего индуса.
Она откатилась на шесть-семь шагов и, пока Атул преодолевал это расстояние, внутренне празднуя победу, быстро проверила возможность сделать из сети резкий выпад. Такая возможность существовала – у нее была свободна рука с мечом, рука же с маленьким щитом безнадежно в сети увязла. Глафира, еще раз перекувырнувшись, отпустила щит и сделала вид, что выпутывается из сети, краем глаза наблюдая за приближающимся Атулом. Тот высоко прыгнул над жертвой, спутанной сетью, и в прыжке занес трезубец, готовясь вонзить его прямо в голову несчастной.
