Внешне Парис Зингер ничуть не изменился после перенесенной болезни, но только теперь он был вынужден придерживаться особой диеты: отварной рис без соли, макароны и минеральная вонючая вода. Кроме того, его лечили током, и Айседора должна была измыслить поистине достойный предлог для того, чтобы хотя бы зайти в комнату, где сидел запертый от остального мира ее любимый мужчина. Да уж, три тестовых месяца в таких условиях и более сдержанная женщина вряд ли выдержит.
Айседора начала репетиции, прикупив предварительно дополнительные ширмы, которыми и закрывалась теперь от Андре. Музыкант мужественно страдал, давно и безнадежно влюбленный в эту властную и своевольную богиню танца, он мечтал быть с ней рядом, хотя бы наблюдая за ее работой. Но, увы, судьба явно насмехалась над некрасивым, но талантливым музыкантом, и чем сильнее он желал Айседору, тем пуще та ненавидела его.
Когда брезгливость Дункан начала зашкаливать, и это сделалось заметным для окружающих, на защиту Андре встала давняя приятельница Зингера, проживающая в это время в его замке. Она пожурила Айседору за бессердечие, настояв на том, чтобы та хотя бы раз взяла зашуганного музыканта на прогулку в закрытом авто.
Так получилось, что в машине они оказались рядом, Дункан боролась с собой до последнего, терпя муки отвращения, когда же терпеть сделалось невозможным, она визгливо потребовала, чтобы шофер ехал домой, тот резко повернул, и Айседора вопреки своему желанию оказалась в объятиях Андре.
В этот момент произошло чудо: Айседора почувствовала такое резкое желание, что уже всю оставшуюся дорогу они не могли отвезти друг от друга влюбленных глаз. Что это было? То ли сказались болезнь Зингера и пытка одиночеством, то ли, подчиняясь законам какой-то странной алхимии, ненависть обратилась любовью, и во вчерашнем уродце пылкая Айседора вдруг разглядела красоту истинного гения.
С этого дня они старались проводить все свободное время вместе, в спальне Айседоры, за ширмами, в саду… и остановились только, когда, по мнению врачей, жизнь Париса Зингера неожиданно повисла на волоске.
Айседора и ее невероятный любовник были принуждены расстаться навсегда. Но теперь Дункан поняла, как никогда прежде, что не создана для семейной жизни. За Андре она следила затем много лет издалека, радуясь его успехам и в который раз убеждаясь в своей правоте.
«Много времени спустя, слушая дивную музыку “Зеркала Иисуса”, я поняла, что была права, считая этого человека гением, а талант всегда имел для меня роковую притягательную силу», – говорит о своем романе сама Айседора.
Вакханка
Отношения с Зингером пошатнулись, и Дункан решала более не гневить судьбу. Замуж она не собиралась, перспективу же сиднем сидеть у окна замка в ожидании бог весть чего вполне можно было отложить до того времени, когда она сделается старой и потеряет охоту к приключениям. Очень вовремя она вспомнила о заранее запланированных гастролях в Америку и под этим благоприятным предлогом укатила прочь, оставив маленького Патрика во Франции, на руках у мамы и сестры. Парис весело послал ее к черту, особенно уже не надеясь ни удержать, ни перевоспитать. Впрочем, с Айседорой следовало считаться уже потому, что теперь их связывал ребенок, да и относительно будущего Зингер все еще не мог, как следует, определиться, так что вопрос о разрыве отношений повис в воздухе.
И вот Айседора снова в стране своего детства – Америке, в которую ее сопровождает коллектив учениц, в стране, откуда она когда-то начинала свой путь. Теперь ей кажется странным, что в те далекие годы она назвала свой танец греческим, правильнее было сказать «танец новой Америки» или «свободной Америки», но теперь уже ничего не поменяешь.
Как обычно, ее ждет очень хороший прием, зрители умиляются при виде грациозных девочек, после спектаклей очарованные новым танцем мамаши интересуются относительно приема в школу знаменитой соотечественницы. Часто спрашивают, отчего Дункан организовала свое учебное заведение в Германии, а затем на лазурном берегу Франции, отчего Айседора работает только за границей? Разве ее родина чем-то хуже? Разве дети ее народа недостойны постигать искусство танца?
«Многие не понимают, почему я желаю содержать детей при школе; почему я не хочу, чтобы они приходили ко мне каждый день из своих домов и возвращались в них каждый вечер, – передает слова Айседоры Луначарский. – Это потому, что, когда они возвращаются в эти дома, они не получают надлежащей пищи – ни духовной, ни физической. Я хочу видеть моих учеников знающими Шекспира и Данте, Эсхила и Мольера. Я хочу, чтобы они читали и знали творения выдающихся умов мира».
Ее заявление вызывает недоумение, неприятие, агрессию. Кто же отказывается от частных уроков? От денег?
От всех этих вопросов и упреков у Дункан кружится голова, и она снова и снова выступает с речами, убеждая богачей выделить средства на построение школы свободного танца и амфитеатра, в котором ученики будут давать бесплатные спектакли для бедноты. Три года жизни среди самых богатых и влиятельных людей Франции делают Айседору циничной, и с высоты сцены она невольно оскорбляет пришедших посмотреть на нее зрителей, называя их не понимающими искусства зажравшимися снобами. С отвращением она вспоминает никчемную жизнь в Девоншире, с расписанием дня, который она возненавидела. «Теперь-то я знаю, что вы просто беситесь с жиру, а могли бы приносить пользу»! – кричит она в зал, но люди не спешат соглашаться и приносить ей свои покаянные кошельки, набитые золотом. Вместо этого одновременно все газеты клеймят Айседору как революционерку и большевичку, как яростного врага Америки и американцев.
От нее отворачивается элита, люди, привыкшие платить за выступления в своих домах и салонах, то есть дающие весьма неплохой доход. Но это не пугает Дункан, она устраивает пресс-конференцию и, дождавшись вопрос в лоб: «Вы не любите Америку?» – говорит о своей любви, причем ее любовь – это не пустой звук, и она готова доказать свои чувства: буквально завтра в одном из клубов восточных кварталов Нью-Йорка будет дан даровой спектакль под симфонию Шуберта в исполнении самой Дункан и ее учениц.
Айседора Дункан со своими детьми – Дирдре и Патриком.
«Лучшее наследство для ребенка, которое только может быть, это способность проложить свой собственный путь на собственных ногах».
(Айседора Дункан)
Восточные кварталы Нью-Йорка начала ХХ века – трущобы, в которых живут малограмотные рабочие, где в любое время дня и ночи можно отыскать самые дешевые наркотические вещества и куда порядочным девушкам и женщинам не желательно заглядывать даже под большой охраной.
Теперь, с легкой руки Дункан, в восточных кварталах звучит Шуберт… зал набит до отказа, вопреки всеобщему мнению, рабочие ломятся на дармовое зрелище. В чистых с вечера постиранных и поглаженных женами рубахах и куртках, они смущенно давят перед входом недокуренные бычки и, оправившись, на всякий случай ищут глазами кассу. Ее действительно нет, никакого обмана, стараясь общаться меж собой в полголоса, зрители проходят на свободные места. В зале гаснет свет, звучат первые аккорды, и на сцену вылетают юные нежные создания, такие легкие и грациозные, что кажется, будто бы они сотканы из воздуха.
