Летучий голландец
День накануне гибели детей Айседора запомнит в деталях, тысячи раз прокручивая в памяти каждое незначительное событие, изменив которое, можно было бы переиграть саму судьбу. Человек просто так устроен, что не умеет смиряться с безвозвратными потерями. Когда все случится, об Айседоре будут говорить как о бесчувственной, злой женщине, не пролившей ни единой слезинки на похоронах собственных детей. Дункан же впала в ступор, превратилась в соляной столб. С момента трагедии она перестает быть прежней Айседорой Дункан: «Мне кажется, что есть горе, которое убивает, хотя человек и кажется живым. Тело еще может влачиться по тяжелому земному пути, но дух подавлен, подавлен навсегда. Я слышала, как некоторые утверждают, что горе облагораживает. Я могу только сказать, что последние дни перед поразившим меня ударом были последними днями моей духовной жизни. С тех пор у меня одно желание – бежать, бежать, бежать от этого ужаса, и мое вечное стремление скрыться от страшного прошлого напоминает скитание Вечного жида и Летучего голландца. Вся жизнь моя – призрачный корабль в призрачном океане»121.
Прослеживая жизнь Айседоры – сильной, упорной девочки, верящей в себя более, чем можно верить в бога, юной девушки-мистики, чьи танцы были столь чисты, что их можно было исполнять в церкви, разнузданной вакханки и истинной дочери Венеры, – очень скоро все эти ипостаси останутся в безвозвратном прошлом, уступая место неведомо куда бешеному холодному ветру, или летучему голландцу. Похоронив самое дорогое, что у нее было, она положит в могилу вместе с прахом двух малышей, большую часть своей души, наказав оставшейся страдать вечно. Да, в жизни Дункан еще вспыхнет и огонь любви, и пламя экстаза, но это будет уже совсем другая Дункан, потому что та, о которой мы говорили, за которую радовались, которую осуждали, над которой посмеивались, – та Айседора умрет через несколько абзацев, оставшись в мире призраком, сгорающей в полете кометой.
Айседора запомнит каждое мгновение того дня. Накануне она оставит малышей в Версале, отправившись в Париж, где у нее был запланирован очередной спектакль. В этот день все удавалось, она сразу же вошла в нужное состояние и танцевала так, что ее ноги едва ли касались земли. Много раз ее вызывали на бис, но Айседора ни капли не устала, становясь, казалось, только сильнее и легче. Еще немножко, совсем чуть-чуть, и она бы, наверное, взлетела, покидая эту грешную землю, где всего через несколько часов ее ждет страшный удар. Улетай, Айседора, ведь ты крылата, и, может быть, тогда тебя – красивую, счастливую, талантливую и любимую – не коснется месть ревнивых богов.
Да, любимую, после спектакля в артистическую уборную к ней влетел взволнованный Парис. Четыре месяца разлуки заставили его как следует соскучиться без Айседоры. Женщина, которую он увез в Египет, надеясь заменить ею Дункан, не оправдала надежд. Теперь же они стояли друг напротив друга, как два нашкодивших и готовых к раскаянию школьника. Зингер сам спросил, где намеревается ужинать Дункан, и, узнав, что она уже договорилась с Августином, устроившимся в гостинице «Елисейские поля», попросил разрешения присоединиться. Айседора была так счастлива, что казалось, предложи ей сейчас Парис немедленно отправляться вместе с ним к черту на рога, не задумываясь, пошла бы.
Дети Айседоры Дункан – Дирдре и Патрик
Договорились, что Зингер закончит свои дела и присоединится к ужину. У Айседоры оставалось больше часа – время, за которое она собиралась забежать в ателье к Пуаре и приобрести у него что-нибудь из готового, но непременно шикарного и очень дорогого. Этим вечером она желала быть неотразимой. Подумалось, что раз судьба дает второй шанс, она просто обязана воспользоваться им. Но красивое платье, прическа и макияж – это еще не все. Козырной картой был подросший за время отсутствия отца Патрик. Если Парис увидит сына, если просто возьмет его на руки… Айседора отлично понимала, как Зингер обожает ребенка, да и Дердре он любит, словно собственную дочь. Если дети повиснут на его шее, он простит Айседору, и они снова будут вместе.
Айседора влетела в ресторан в минуту, почему-то подумалось, что Зингер обидится, если она задержится. За столом сидели Августин с дочерью. Быстро пересказав сегодняшнее появление в театре Париса и то, что он обещал прийти на ужин, Айседора нервно улыбалась, то и дело поглядывая на входную дверь. А его все не было и не было. Заказали еду, выпили по бокалу лимонада, дождались горячих блюд. Зингер не появлялся. Расстроенная Дункан распрощалась с Августином, поцеловала на прощание девочку и вернулась в Версаль.
Утром ее разбудили прибежавшие в комнату дети, вслед за которыми вошла виновато улыбающаяся гувернантка, оказалось, она пыталась остановить детей, не позволяя им будить уставшую после спектакля маму, но те все же как-то прорвались в спальню и теперь прыгали и играли, устраивая подушечные бои и сметая все на своем пути.
Вскоре покой был восстановлен, они устроились завтракать на веранде. И снова дети бегали и орали, точно безумные, носились вокруг стола, норовя опрокинуть сливочник или перевернуть графин с лимонным напитком. Позволив гувернантке восстанавливать порядок, сама Дункан никогда не бранила детей, полагая, что достаточно тратит денег на то, чтобы неприятной стороной воспитания занимался кто-то другой. Теперь же ее внимание привлекали два томика произведений Варбей Дорвильи, которых она не видела здесь прежде. Патрик уронил стул и, перескочив через него, ловко запрыгнул на другой, в то время как, не обращая внимания на грохот и визг,
Айседора открыла одну из книг и прочитала: «Прекрасная мать достойных тебя детей, ты улыбалась, когда с тобой говорили об Олимпе. Стрелы богов в виде возмездия упали на головы любящих тебя детей, которых тебе не удалось прикрыть даже собственной грудью». Должно быть, она вскрикнула или просто побелела, непроизвольно опершись рукой о стол и стараясь не упасть. Во всяком случае, сразу стало тихо.
«Не шуми так громко, Патрик, ты беспокоишь маму», – наставительно произнесла воспитательница, не отрывая испуганного взгляда от хозяйки.
«Оставьте его! – неожиданно для себя вскричала неестественно высоким голосом Айседора, – подумайте, чем была бы жизнь, если бы они не шумели?»
Она еще вспомнит эти свои слова, и словно предупреждающие ее строки Дорвильи, и как, поддавшись внезапному порыву, вдруг кинулась обнимать и целовать детей, прижимая их к себе и роняя слезы. «Я помню каждое слово и каждое движение этого утра. Как часто в бессонные ночи я вновь переживала каждый миг этого дня, беспомощно удивляясь, почему я не почувствовала того, что должно было случиться, и не предотвратила несчастья»122.
Они уже заканчивали завтрак, когда позвонил Парис, извинился за то, что не смог явиться на ужин, и попросил, если она не занята, навестить его в Париже вместе с детьми. Все складывалось в точности, как планировала Дункан, еще совсем немного, и Парис снова будет с ними. В полном восторге, Айседора подозвала дочь, сообщив ей, что приехал Зингер, и, попросив по этому поводу, надеть недавно купленное розовое платье со множеством воланов от Поля Пуаре. Едва дослушав мать, Дердре вскочила с места, прыгая и хлопая в ладоши.
