«Вы не больны, – вскричал врач, – больна только ваша душа, больна без любви. Единственное, что может вас вылечить, – любовь, любовь и еще раз любовь!»
Так начался их роман. Доктора звали Анри, позже Дункан узнает, что единственной причиной, по которой он отказался прийти к ней в гостиницу, был стыд. Ведь это был тот самый доктор, который уверял ее, будто сумеет спасти ее детей. Обещал, хотя любой на его месте сказал бы сразу – шансы равны нулю.
Любила ли она Анри? Он был ей необходим. Кто-то должен находиться рядом, во всяком случае, когда человеку плохо. Анри приходил после работы в госпитале, иногда брал ее с собой на ночное дежурство. День ото дня Айседора наполнялась энергией жизни, но при этом сам вид Анри постоянно заставлял ее возвращаться в тот день, когда она узнала о смерти детей.
С наступлением холодов Дункан написала в «Бельвю», прося прислать ей теплые вещи. Каким-то образом сундуки были перепутаны, и вместо своих вещей она получила одежду Дердре и Патрика. Айседора упала в обморок, из которого ее вывел все тот же Анри, вернувшийся в черно-белый дом после работы. Дункан лежала возле распахнутого сундука. Поняв, что произошло, Анри отнес ее в соседнюю комнату, распорядившись уничтожить сундук со всем его содержимым.
Никто не пытался выяснить, случайно ли прислали детские вещи или это был намеренный, хорошо рассчитанный удар по Дункан, но после этого случая она поняла, что больше не может оставаться во Франции. Да и положение на фронте не радовало. Все, что могла сделать в этой ситуации Дункан, – это прежде всего сохранить себя, и если получится агитировать, но не французов, а тех же американцев. Выступать под «Марсельезу», произносить страстные речи, формировать общественное мнение. Ну и самое главное – быть рядом с детьми своей школы. Случись что с Айседорой, большинству из ее воспитанников некуда было бы податься. Поэтому она устремилась в Нью-Йорк.
От Ливерпуля Дункан добиралась в США океанским пароходом. На пристани ее встречали Елизавета и Августин. Школа располагалась на 4-м авеню в огромном ателье, которое снял Парис. Здесь Айседора снова начнет выступать на сцене, бежавшая от ужасов войны, она, вместо того чтобы забыть обо всем, станет призывать Америку опомниться и обратить наконец взор на истекающую кровью Францию. В конце одного из своих выступлений в «Метрополитен» она завернется в красную шаль и станцует под «Марсельезу». А на следующий день Августин принесет ей газету со следующими словами: «Мисс Айседора Дункан заслужила бурные овации, исполнив с необыкновенным порывом “Марсельезу” в конце программы. Публика встала с мест и несколько минут подряд приветствовала ее криками ура… Она подражала классическим фигурам на Триумфальной арке в Париже. Ее плечи были обнажены так же, как и один бок до пояса, и перед зрителями воочию предстала дивная статуя знаменитой арки. Публика разразилась аплодисментами и криками “браво” в честь благородного искусства». Тем не менее с этого дня Айседоре было официально запрещено исполнять «Марсельезу» во всех городах Америки.
11 ноября средства массовой информации возвестили о новой жестокости уже всем надоевшей войны, некто генерал Лангемарк бросил на английские пулеметы подразделение новобранцев, только-только пришедших на фронт и в тот же день отдавших жизни в кровавой бойне. Кто-то из газетчиков тут же изобрел термин «пушечное мясо», которым теперь с завидной регулярностью пользовались во всех средствах массовой информации.
Успех окрыляет, и вскоре, арендовав театр Сентюри, Айседора ставит трагедию «Эдип» с Августином в главной роли. Сама она вместе с ученицами изображает хор. Понимая, насколько традиционный греческий театр отличается от театра современного, с позолоченными ложами, неудобной сценой, партером с его монотонными рядами кресел, Айседора высказывает пожелание переделать для одного-единственного спектакля весь театральный зал. Ей возразили, что ничего нельзя изменить, что, сколько не двигай зрительские кресла, в результате получится только хуже, и тут же Дункан заказывает рулоны голубой материи, которой она закрывает ложи, создавая из них причудливый элемент декора. Из партера полностью убираются все кресла, теперь зрители смогут устроиться на сцене, а также в бельэтаже. Партер застелили широким голубым ковром, на котором, собственно, и были размещены тридцать пять актеров хора. В спектакле, кроме хора, задействованы восемьдесят музыкантов и сотня хористов. Получилось грандиозное зрелище, но Дункан и этого показалось мало, и она предприняла новый, рискованный в финансовом плане шаг. Арендовала театр «Идиш» в восточном квартале Нью-Йорка, где совершенно бесплатно повторила спектакль со всеми участниками и оркестром. Успех был абсолютным, сбор – нулевым, в результате, не потянув два театра плюс огромный коллектив, которому полагалось платить, Дункан оказалась на мели.
Зингера, как назло, на тот момент времени не было в Америке. Выдав Дункан довольно денег на безбедное существование ее и школы, из расчета как минимум на полгода, он благополучно удалился разбираться со своими заводами. Разумеется, ему и в голову не пришло, что еле живая Айседора так развернется на родной почве.
Айседора обратилась за помощью к самым богатым людям Америки, результат поверг ее в глубокое замешательство.
Деньги могли дать на комедию, организацию и раскрутку очередного негритянского джазового коллектива, они как раз вошли в моду, на школу современного танца, но… «Что за охота вам ставить греческую трагедию?»
Айседора металась между школой, существование которой теперь так же стояло под вопросом, сильно состарившейся матерью, которая желала, чтобы ее дорогая доченька не покидала больше Америки, ожидающим, что она что-то придумает и спектакли возобновятся, Августином.
Оставалось вернуться в Европу. Собрать чемоданы и распрощаться со знакомыми, оказалось проще, нежели приобрести билеты. Стыд и позор, но оставленных Зингером денег не хватило даже на места в каютах третьего класса на пароходе «Данте Алигьери». Айседора даже заказала эти самые билеты, но шли дни, а она так и не решалась их выкупить, отдав последние деньги, на которые ей предстояло содержать целую школу. За три часа до отплытия парохода, когда все воспитанницы, одетые в дорожные костюмы, уже с собранными чемоданами сидели в ателье и ждали неизвестно чего, в дверь постучала незнакомая дама, которая, не представляясь и не объясняя причины своего визита, поинтересовалась о недостающей сумме и тут же выдала просимое. Чудо?
Многим позже Дункан узнает, что имя поддержавшей ее в трудный момент жизни женщины – Руфь, и поделилась она, что называется, последним. То есть накануне отъезда обратила в наличные все свои сбережения, состоявшие из процентных бумаг и акций.
Когда пароход отчалил, дети запели «Марсельезу» и замахали заранее запасенными французскими флажками. Так в 1915 году Дункан со своей школой отправилась в Неаполь, после чего предполагалось поехать в Грецию, где можно будет разбить лагерь на Копаносе. Жизнь в палатках на собственной земле не стоила ни гроша, что же до еды, крестьяне продавали фрукты, овощи, хлеб и рыбу весьма дешево. Так что у школы был реальный шанс переждать достаточно долгое время, ведя полудикий образ жизни. Но тут запротестовали старшие ученицы, имеющие немецкие паспорта, и, посовещавшись, пришлось остановиться в Швейцарии, где вовремя появившийся импресарио предложил небольшие гастроли.
