Я проснулся, голова не то чтобы уж очень тяжелая, но в ней
странная легкость. И почему-то качаются стены. Нет, не качаются, я ж не на
корабле, но все же что-то с ними не так…
Не настолько я напился, чтоб не помнить, где заснул. А это
не мои апартаменты, хотя в части роскоши могут поспорить, могут. Но уже не зал,
к счастью, здесь даже уютнее. Огромная комната, меблированная очень изысканно,
на стенах непременные картины. Чувствуется, что руководила дизайном одна и та
же рука.
Я спустил ноги с постели. Голые ступни опустились в толстый
ковер. В меру толстый. Кто-то знает, что не люблю, когда ноги тонут в ворсе по
щиколотку, но это и не дешевое ковровое покрытие.
Дверь открылась от легкого толчка. Я едва не вывалился на
простор, ибо пол в самом деле слегка качнулся. В лицо пахнул свежий морской
ветер, я застыл, глаза распахнулись шире, чем у Кристины, когда она услышала,
как высоко меня оценивают.
Передо мной палуба самого элегантного корабля, который я
только мог себе представить. А дальше… дальше бескрайние волны. До горизонта.
Справа и слева – тоже. Я не оборачивался, спиной и затылком чувствовал, что
море всюду. Я нахожусь на большом корабле, язык все время старается назвать его
королевской яхтой.
В десятке шагов впереди отворилась дверь. Вышла очень
красивая молодая женщина. Роскошные пышные волосы завязаны узлом на спине, в
глазах смех. Она в… гм… морской одежде, по крайней мере, китель, на волосах
фуражка с кокардой, крепкие бедра обтягивает нечто среднее между шортами и
трусиками.
Я невольно засмотрелся на ее длинные стройные ноги, покрытые
ровным изумительным загаром. Голова начала медленно проясняться.
– Приветствую вас, – сказала она нежным звонким голосом. –
Я Джессика Лайн, капитан этого корабля. Правда-правда, у меня международный
диплом, выдан по всем правилам!
– Приветствую, – ответил я, голос мой прозвучал
несколько хрипло. – А я – Владимир Факельный, пленник.
Она отмахнулась.
– То, что я слышала о вас, говорит о том, что стоит вам
только шевельнуть бровью… и этот корабль – ваш. А я буду служить вам. Или… если
захотите, меня уволите, возьмете другого, старого и занудного! Но,
предупреждаю, я в самом деле один из лучших капитанов!.. Извините, меня послали
пригласить вас на завтрак.
Я сказал медленно:
– Послали?..
Она пожала плечами.
– Я не хозяйка, а всего лишь служащий. Хоть и
высокопоставленный и высококвалифицированный… какое длинное слово!.. Итак?
– Пойдемте, – сказал я.
Корабль слишком огромен, устойчив, и слишком роскошен.
Дворец султана Брунея на плаву, Тадж-Махал посреди океана. Элегантный капитан
этого корабля направилась не к какой-нибудь рубке или что там еще на корабле, а
к зданию, тоже роскошному и построенному не по проекту архитектора из
Урюпинска.
Когда эта Джессика Лайн распахнула передо мной дверь, я
подсознательно ожидал, что придется спускаться по железным ступенькам, справа и
слева брызжут паром горячие трубы, но без всяких холлов открылся большой зал.
Снова я ощутил знакомую руку опытного и явно дорогого дизайнера.
Посреди зала огромный широкий стол, можно усадить и
двенадцать человек, и двадцать, и даже семерых. Элегантный капитан обогнула
стол, оглянулась, улыбка была больше дружеская, чем профессионально
приветливая.
– Вас ждут в задней комнатке. Там теснее, но…
Снова она распахнула дверь, как услужливый шофер дверцу
лимузина. Я перешагнул порог и наткнулся на шесть взглядов. Эта комната намного
меньше, проще, стол придвинут к стене, а в креслах все шестеро: Челлестоун,
Соммерг, Лордер, Лакло, Живков, Ноздрикл.
Челлестоун, несмотря на его грузность, поднялся первым,
довольно резво, тут же встали и остальные.
– Вольно, – сказал я. – Садитесь, господа.
Челлестоун слабо улыбнулся.
– Я счастлив, – прогудел он виноватым
басом, – что вы не потеряли чувства юмора. Простите за все, Владимир… если
сможете. Впрочем, я на это и не надеюсь.
– Правильно делаете, – ответил я. – Итак, что
это значит?
Они переглядывались, бросали друг на друга нервные взгляды.
Челлестоун проглотил комок в горле, сказал торопливо:
– Прежде всего… прошу вас, сядьте. Где угодно. Если
хотите, сгоните любого из нас с его места.
– Вас сгонишь, – ответил я.
Они молча смотрели, как я сел. Я некоторое время двигался,
устраиваясь поудобнее. На самом деле, конечно, выгадывал секунды, стараясь
ухватить как можно больше из ситуации. То, что чувствуют себя явно неловко и
даже виноватыми, мне автоматически придает уверенности. И тут неважно, играют
виноватых или в самом деле так себя чувствуют, но я ощущаю себя все крепче, а
этого хотят и они, и я.
Челлестоун оглядел коллег, но все пятеро отводили взгляды.
Он скривился, сказал грубым голосом, который напрасно старался сделать мягче:
– У вас возникли вопросы… Так задайте! Мы здесь, чтобы
на все ответить.
– Какие вопросы? – удивился я. – Вы меня
похитили, чтобы продать в рабство. Говорят, у вас все еще есть хижины дяди Тома
для негров, евреев и коммунистов.
Челлестоун хрюкнул, беспомощно развел руками. Молчание
длилось почти минуту, наконец устало заговорил Соммерг. Глаза его показались
мне покрасневшими, словно долго смотрел навстречу сухому ветру.
– Хотите правду? – спросил он серым бесцветным
голосом. – Так вот получайте ее… Да, весь этот симпозиум был затеян с
одной-единственной целью, чтобы выманить вас из России. И мы все, все шестеро,
участвуем в этой гнусности. Добровольно участвуем, никто нас не принуждал.
– Странно видеть идейных людей, – сказал я, –
в вашем лагере.
Соммерг кивнул, но смолчал, а сказал тихим печальным голосом
Живков:
– Дело в том, Володя, что ставки слишком уж высоки.
– Для того, чтобы возникли идеи?
– Идеи, Володя, – сказал Живков, – в
благополучном обществе не нужны… почти не нужны. Когда человек сыт, то его ум и
душа спят.
– Но я, – сказал я, – человек идейный. До
крайности идейный… Кстати, вы считаете, что сойдет с рук?
Он кивнул.
– Еще бы.
– Почему?
– Сами догадайтесь… Россия – не Америка. Это наша
страна сразу встает на дыбы, только бы защитить своих граждан. Стоит одному
прищемить палец где-нибудь на другом конце света, тут же посылаем ударный
авианосец с крылатыми ракетами и сотней самолетов с бомбами точного наведения.
Не отпустите нашего – разнесем половину вашей страны!.. А как в этих случаях
поступает Россия?
– Значит, – ответил я, – моя любовь крепче. Я
ее люблю и такую, хроменькую. А вы по принципу: ты – мне, я – тебе.
