Она слушала с непониманием, возразила:
– Так это ж хорошо!
– Нехорошо, – ответил я. – Я не хочу никого
перевербовывать на свою сторону таким макаревичем.
– Но почему? Почему, если шанс подворачивается сам? Да
все бьются за влияние! Вот тысячи учебных пособий с лекциями и диаграммами, как
привлечь внимание! Как создавать дополнительные шансы, чтобы на свою сторону
еще одного человека, еще одного… А вам эти возможности сами лезут в руки!
Я пожал плечами.
– Объяснить такое трудно, понимаю. Просто примите это.
– Но кто оценит ваше бла-а-а-агародство? Да никто
просто не поймет! Даже я не понимаю, а я на вашей стороне! О вас, знаете, уже
какие слухи?
Я отмахнулся.
– Плевать. Я сам свое бла-а-гародство, как вы говорите,
ценю достаточно высоко. И перемена в мнении о моей персоне пары сотен или тысяч
милых и пушистых того не стоит. Хрен с ними! Я все равно их изменю, хотят они
того или не хотят. Вернее, не их, они уже конченые, но их дети… это уже мои!
Она смотрела с непониманием, я начинаю лыбиться, скоро
захохочу, ее брови всползли на середину лба.
– Кристина, – сказал я весело, – вам трудно
поверить, что я в самом деле придерживаюсь такого образа жизни, который декларирую?..
Но это так. Поверьте, работать будет легче.
– Я не понимаю, – сказала она с некоторым
раздражением, – зачем эти добавочные трудности.
– Это моя пещера, – объяснил я.
– Какая пещера?
– Или гора, если хотите. Думаете, я первый, который
попал в эту ситуёвину? Да всякий, который хотел кардинально изменить мир,
уходил вот в такую изоляцию. Только раньше в пещеры, леса, пустыни, как всякие
христосы, будды, мухаммады и тысячи других подвижников, а сейчас люди покрепче.
Я могу и в центре города отгородиться от милых и пушистых, от которых не мог
отгородиться Христос или Будда. А я вот могу!
Звякнул телефон, я посмотрел на Кристину, не стал голосить,
а дотянулся до трубки.
– Алло?
– Володенька, – послышалось из мембраны
торопливое, – у тебя есть дистрибутив «Ворда»? Стыдно признаться, но я
ухитрился запортить…
– Нет проблем, – заверил я. – Если хотите,
могу даже установить.
Он сказал еще виноватее:
– Что вы, что вы, Володенька!.. Я и так вас напрягаю.
От дел отрываю. Я уж сам как-нибудь одним пальцем. Только бы не забыть, в какую
директорию он, мерзавец, вписывает сам себя, чтобы от меня спрятаться… По
умолчанию, как вы говорите, гад, всегда пользуется этой уловкой. Когда к вам
можно?
– Да хоть щас!
– Спасибо, Володенька!
– Не за что, – ответил я.
Он еще рассыпался в благодарностях, называл меня спасителем,
в самом деле беспомощный при самых пустяковых сбоях в компе, Кристина унесла
чашки, я слышал, как на кухне полилась вода, зазвенела посуда. Неужели эта
красотка даже умеет мыть чашки? Правда, кофе приготовила тютелька в тютельку.
Наверное, это входит в ритуал, чтобы любовницы миллиардеров сами готовили боссу
кофе, и тоже в постель.
Когда в прихожей раздался звонок, Кристина сидела за тем же
столом, с задумчивым видом грызла карандаш, иногда что-то черкала в проекте
предварительного плана. О чем, еще не знаю, не заглядывал, мешают нависающие
над листом бумаги острые яблоки грудей… какие к черту яблоки, целые дыньки! Как
только начинаю смотреть на бумагу, глаза просто выворачивает, у меня там мышцы
за пару часов накачались, как у штангиста икры за полгода. Ее молочные железы и
сейчас, когда я пошел открывать дверь, смотрели алыми сосками на лист. Томберг
вошел, высокий и костлявый, в длинной обвисшей майке и трениках.
Я сделал жест в сторону комнаты, где все мои диски, хотя
Томберг и так знает, где что у меня лежит. Он сделал пару шагов и остановился в
дверном проеме так резко, будто стукнули в лоб. Кристина вскинула голову,
улыбнулась ему по-голливудовски широко и многообещающе.
Томберг преодолел ступор, проблеял:
– Э-э… простите… Володенька, что ж вы не сказали, что у
вас гости?.. Я бы не тревожил… или хотя бы галстук…
Я отмахнулся:
– Галстук в такую жару? Не смешите. Щас я найду этот
проклятый «Ворд»… Да вы присядьте пока.
Кристина сказала ему доброжелательно:
– Я не гость, мы работаем. Так что не стесняйтесь.
Она со вздохом откинулась на спинку кресла, распрямляя
натруженную спину, закинула руки за голову. Дыхание застряло у Томберга в
гортани, а выпученные глаза прикипели к белейшей полоске поперек ее грудей. Вот
уж действительно снежная белизна, радость для глаз в такую жару.
Я рылся в дисках, ибо «Ворд» слишком мелкая прога, чтобы
этому текстовому редактору кто-то выделил отдельный диск, он где-то в
бесчисленных «Офисах», «Суперофисах», «Ультраофисах» и всякого рода
реаниматорах и загрузочных дисках.
Кристина сказала легко:
– Давайте я вам налью холодного пепси? Или лучше квасу?
Томберг взмолился:
– Да что вы… да зачем… да не стоит утруждаться…
Кристина легко поднялась, глаза Томберга тоже поднялись, как
приклеенные к ее груди, но дальше пришлось смотреть в спину да на двигающиеся
ягодицы, расчерченные узкой полоской трусиков. Я слышал, как хлопнула дверца
холодильника. Кажется, даже слышал учащенное дыхание Томберга.
Кристина вернулась с литровой бутылкой тоника и тремя
высокими стаканами.
– И мы с Владимиром Юрьевичем освежимся, –
сообщила она с улыбкой. – Жарко.
– Жарко, – торопливо подтвердил Томберг. –
Да, очень уж.
Я не стал опровергать, что у меня в квартире температура
всегда на уровне, Томберг и так ухитрился покраснеть. Кристина наполнила
стаканы, один придвинула к Томбергу, сам вряд ли решился бы протянуть руку. Он
ее кожи пахло свежестью и чем-то неуловимым, напоминая о морских волнах,
прогулке под парусом, золотистом пляже, залитом ярким солнцем.
– Вы писатель? – спросила она
благожелательно. – Что ж вы, как старший собрат, не повлияете на него в
положительном смысле?
Он поднял на нее робкие интеллигентные глаза, тут же уронил
взгляд, ожегся о красные вздутые соски.
– Повлиять? – переспросил он растерянно. – Вы
полагаете, на него можно повлиять?.. Это хорошо бы, конечно, но, боюсь, это
невозможно…
– Ничего нет невозможного, – возразила она. –
Трудно – другое дело.
– Боюсь, – вздохнул он, – очень трудно.
Писатели – самые упрямые люди на свете! Это от их уверенности, что они все
могут.
– А они могут все?
В ее тоне послышался намек, но Томберг не уловил, кивнул и
сказал тем же интеллигентно-проникновенным голосом:
