– Но это случилось в одном-единственном районе! –
возразил я.
– Да, но в остальных… гм… сопротивление пошло на убыль.
Началось почти русское: «а что делать», «а кто виноват», а это, сами понимаете,
уже поражение. Мой друг именно тогда о вас услышал. И полагает ваш эквивалент в
две воздушно-десантные дивизии.
Полковник покачал головой.
– Не бреши. Это я сказал тогда, когда вылез из окопов.
А потом, разобравшись, я оценил товарища Факельного, как крупный завод
оборонного значения, который бесперебойно производит атомные подлодки, крылатые
ракеты с ядерными зарядами, ракеты стратегического назначения… опять же, сразу
с термоядерной начинкой.
– Да? Но тогда, помнишь, когда мы влипли в Персидском
заливе, он пришел, как могучий авианосец! Это был удар… Прямо какая-то Илиада.
Их же сдунуло, рассеяло, они бежали! Мы захватили столько оружия… Вас тогда еще
сравнивали с Гераклом, тот тоже вроде в этих местах завалил огромную
многоглавую гидру.
Я жмурился, как кот на большой толстой рыбе, которого сверху
еще солнышко обласкало. Да, была пара хулиганских романов, я их так назвал, да
и общественность так оценила, но в том регионе, где идеям придается значение
такое же важное, как жратве и шмоткам в России, они произвели впечатление
взорвавшейся бомбы.
– Да, – ответил я наконец, – да, было… Но
тогда сложилась такая ситуация… Да и настроение у меня как раз… Не помню, то ли
сосед-среднеазиат насрал в лифте, то ли его дети расписали стены подъезда
бранью… но я выстрелил по всем этим… Чтоб одним снарядом. Стрельба, что
называется, по квадратам. Когда сметают и правых, и виноватых.
Полковник широко улыбался.
– Это был великолепнейший выстрел!.. Ковровая бомбежка
не смогла бы сделать такое!
Я развел руками.
– Теперь я подобного не делаю даже в раздражении.
– А в злости? – спросил Ищенко.
– Даже в ярости, – ответил я честно.
Ищенко всматривался в меня, словно просвечивал, потом обмяк
и откинулся к спинке кресла. Я его не убедил, вижу, такого так просто не
проведешь, но он должен ощутить мою искренность… которая неподдельная.
Кричевский спросил быстро:
– А как воюете теперь?.. Простите, заранее говорю, что
не поверю, будто ушли с поля боя.
– А я на него и не заходил, – ответил я так же
искренне. – У вас устарелые термины. Даже баллистические ракеты можно
запускать из дальних бункеров, не видя ни противника, ни поля боя, а только
цели в виде кружков на географической карте. А уж война методами инфистов…
– Инфистов, – повторил Кричевский. Он кивнул, в
голосе прозвучало удовлетворение. – Вот мы и добрались до сути. Владимир
Юрьевич, нам известно, что некоторые заказы правительства вы все-таки
выполняли…
– Чепуха, – ответил я.
– У нас данные…
– Неверные.
– По крайней мере дважды выполняли, – сказал он спокойно. –
Первый раз, когда на Северном Кавказе возникла новая ветвь ислама, ходжисты…
Перед этими радикалами даже ваххабиты показались политкорректными демократами
из окружения Старохатской. Но молодежь к ним потянулась. К счастью, на этот раз
правительство сразу оценило опасность… ну, не само правительство, там в то
время работал Мельник… жаль, очень недолго. Мельник посоветовал двинуть туда
войска, а сам тут же обратился к вам. Так было? Вы в короткий срок создали
произведение, что на глубоком эмоциональном уровне разрушило их стойкость и
уверенность. А до этого ходжисты успели нанести ряд поражений правительственным
войскам, они смеялись над пропагандой, довольно хилой и никчемной… Но вам
удалось.
Я отмахнулся.
– При чем здесь правительство? Даже Мельник? Я не
работал на правительство. И не собираюсь. Просто в том случае наши интересы
совпали. Я счел, что ходжисты… ну, неправы. Ваххабиты, моджахеды – в какой-то
мере правы, но не ходжисты. Конечно, то было не мое дело, вмешиваться не
собирался, но когда Мельник явился и выложил на стол пухлый бумажник, очень
пухлый, надо сказать, я не заколебался.
Полковник задвигался в кресле, глаза стрельнули по сторонам,
сказал негромко:
– У нас бумажники тоже не тощие.
Я покачал головой.
– Я же сказал, в том случае мои интересы и интересы
правительства совпадали. И хотя ему, правительству, до фени мнение такой мошки,
как я, но, как видите, это хорошо, когда есть поддержка в народе. Во мне, то
есть.
Кричевский молчал, заглядывал на дно стакана с остатками
кофе. Ищенко стиснул челюсти, побагровел, под кожей напряглись рифленые
желваки, глаза сузились. После глубокого выдоха он перевел дыхание и сказал
почти задумчиво:
– Так на какой же козе к вам подъехать? Может быть, вам
не чуждо понятие патриотизма?
– Не чуждо, – согласился я. – Однако я сам
определяю его рамки.
– Что, они совсем узкие?
– Это смотря под каким углом рассматривать.
– Гм, – сказал он замедленно, – второй случай
с правительством был еще интереснее… Правда, в нем тоже просматривается ваш
личный интерес, ваши пристрастия.
– Вы говорите о… том незначительном случае с танкером?
Ищенко кивнул, а Кричевский задумчиво улыбнулся.
– Не такой, – проговорил он, – уж он
незначительный. Кроме того, были и другие отголоски того выстрела, осколки от
ваших снарядов летят далеко и бьют сильно. Даже теперь все еще летят и все еще
бьют! Никакое другое оружие так не действует. Так на чем вас поймать?.. Я
говорю с вами очень откровенно и очень трезво. Вы нам нужны. Очень! Но в то же
время я понимаю, что принудить вас не сможем. Принудить можно выкопать канаву
или нарубить дров, можно даже принуждением или шантажом завербовать шпиона,
заставить работать на себя главу чужого правительства… но вот только
творческого человека, чувствую, принудить невозможно. Он выдаст требуемый
роман, картину, песню, симфонию… вроде бы все сделано, но в произведении не
будет того огня, который ожидали, а… а придраться невозможно! Работа сделана.
Так что мы хотим, как видите, чтобы вы работали с нами добровольно.
Глава 13
Ищенко жестом подозвал официантку, велел повторить с кофе,
да не жадничать, взять чашки побольше. И бутерброды принести двойные. Да так
двойные, кофе же делаете?
Она исчезла, уже повеселев, он же посмотрел в мою сторону
задумчиво.
– У меня есть промежуточный вариант… Пусть товарищ…
э-э… Владимир просто прочтет цикл лекций нашим слушателям. У нас готовятся
специалисты по пропаганде, Владимир Юрьевич. Там лучшие умы, там элита, потому
все, что скажете, не будет зря разбросанным бисером.
Я пожал плечами.
– Не представляю.
