– Странно, – произнесла она задумчиво. –
Раньше я бы не сказала, что у вас какие-то проблемы…
– У меня нет проблем, – возразил я, хотя ощутил
себя несколько задетым. – Христя, меня на этот крючок не поймаешь!
Наполеон не зря сказал, что великие умы должны избегать сладострастия, как
мореплаватель – рифов! А я и есть великий ум. Даже самый великий!
Она отшатнулась:
– Да разве я предлагаю сладострастие? Чуть-чуть
выровнять ваше гормональное равновесие! Чтоб творить не мешало.
– Мне ничего не мешает, – ответил я твердо. –
Я когда хочу – трахаюсь, когда не хочу – не трахаюсь!
Она сказала с гримаской отвращения:
– Да вы прям как животное какое-то!
После ухода Кристины почти не работал, а чтобы погасить
чувство вины – поиграл в эти чертовы дочки, когда же они вырастут. Ни фига,
вина только разрослась, а тягостное чувство превратилось в тяжелое ощущение
близкой беды.
Заснул под утро, а с рассвета накачался кофе, выгулял
Барбоса и сел за работу. Голова все еще тяжелая, подбадривал ее крепким кофе,
больше похожим по вязкости на застывающую смолу. Еще малость, и можно будет
ножом и на хлеб. Или на блюдце, где ножом и вилкой. Зато в черепе на полчасика
до жути ясно, в самом деле постигаешь движение сфер и зришь зубчатые колеса,
что движут миром. А подземных гадов прозябанье, хрен с ними, это предкам,
современное хомо такие ужастики смотрит на ночь по жвачнику.
В обед спустился за свежими булочками, у входа в подъезд на
доске объявлений среди прочих «меняю» и «куплю квартиру в этом доме», сделанных
красиво и выведенных на принтерах, одно написанное от руки, корявое, сразу
привлекло внимание среди прочих одинаково безукоризненных: «Просьба всем
желающим зайти в Некрасовскую библиотеку и взять себе любые книги и в любом
количестве. Бесплатно. 1 сентября библиотека ликвидируется».
Поколебавшись, я перешел дорогу, Некрасовка моя любимая
библиотека, в детстве ездил туда, пропадал сутками в ее огромных залах,
очарованный обилием книг, этих сокровищ, настоящих сокровищ, куда более
значимых, чем какие-то дурацкие сундуки с пиастрами. Сейчас там все
по-прежнему, это я изменился, хотя в Некрасовке был совсем недавно, пришлось
провести встречу с читателями, помню, что там работает Люся, ей восемнадцать
лет, и говорят, все еще девственница. В то время, как все девушки тянутся в
росте изо всех сил, носят высокие каблуки или кроссовки на толстой подошве, она
летом ходит в сандалиях на плоской подошве, а зимой в изящных валенках, из-за
чего кажется особенно маленькой. К тому же она умудряется носить длинные юбки,
что так мягко и зазывно виляют при каждом ее шаге, лицо всегда без косметики,
из-под простой кофточки выпирают маленькие упругие груди, она проста, как эти
деревянные стеллажи для книг, и так же несовременна, и с острым чувством
сожаления я понимал, что неумолимый прогресс сожрет и ее, перемелет в железных
жерновах.
Огромный зал пуст, в нем торжественно и тихо, как в церкви.
Даже как в костеле, там особенно тихо и торжественно, такая архитектура, нет
вульгарно ярких икон и прочей дикарской позолоты.
На звук моих шагов, непристойно громких, из-за стопки книг
на столе библиотекаря поднялась русая головка, на меня взглянули чистые
бесхитростные глаза. Люся, единственный оставшийся библиотекарь, никогда не
пользовалась косметикой, как я уже сказал, но, к счастью, ее свежее румяное
личико и так хоть помещай на рекламу самых нежных и оберегающих кожу кремов.
Она радостно заулыбалась мне навстречу, встала, невольно
демонстрируя гибкую фигурку, тонкую в талии, хорошо развитую, но при взгляде на
ее чистое лицо с честными вопрошающими глазами я сразу ощутил неловкость и
понял, почему ребята избегают ее. Они, дети современности, понимают, что это
существо не понимает современных легких отношений в общении и в сексе. Она еще
в тургеневском мире, где ждут любви, а какой дурак сейчас себе может позволить
такую роскошь, как любовь? Даже богатый, очень богатый может позволить себе
любую роскошь, кроме любви. Любовь – она… обязывает.
– Здравствуйте, Люся, – сказал я нежно. –
Хорошо у вас так. Тихо и спокойно.
Она смотрела на меня снизу вверх, большие голубые глаза
заблестели влагой. Силясь улыбнуться, сказала приветливо:
– Сегодня никакой идентификации. Выбирайте любые книги,
уносите. Лучше бы, если бы на тележке. Или на машине.
– Я на машине, – сказал я. – Но я… вряд ли
много возьму.
– А вы походите по рядам, – сказала она
торопливо. – Посмотрите, какие у нас богатства! Может быть, что-то отыщете
для себя очень важное. У нас такие книги, такие книги… Хотите я вам покажу? Что
вас больше всего интересует?
Она шла рядом, маленькая, короткими шажками. Справа и слева
проходили высокие стеллажи с плотно упакованными в два ряда книгами, блестят
золотые обрезы, тускло и загадочно мерцают выпуклые буквы на корешках. Я
чувствовал, как в груди разрастается тугой ком. Сюда я пришел еще школьником
младших классов, это богатство ошеломило, первый день вообще бродил ошалело по
бесконечным залам, с благоговением смотрел на длинные ряды с книгами.
– А сюда загляните, – приглашала она
умоляюще, – а теперь сюда… Посмотрите, посмотрите на эти богатства!
Я смотрел, ком в груди все разрастался, я сам к своему
удивлению ощутил… ну не подступающие слезы, это чересчур, но все же острый щем.
Застал еще то время, когда книги были основным богатством русском интеллигента,
когда у каждого полки ломились под тяжестью и тонких брошюр, и толстенных
фолиантов, собирались книги по искусству, серии ЖЗЛ, ЖВИ, БВЛ, хотя последнюю
по возможности старались брать выборочно, слишком уж много туда напихали из
политических соображений «поэтов народной Африки» или «борющегося Вьетнама». И
каждый, приходя в гости, в первую очередь устремлялся к книжным полкам и
рассматривал жадно и ревниво, сравнивал со своими скупорыцарскими накоплениями.
– Как… красиво, – сказал я. – Словно в храме…
– А это и есть храм, – произнесла она
жалобно, – разве не так?
– Так, Люся, так…
Ее губы вздрагивали, я вдруг подумал, что ей совсем нет
места в этом мире, маленькой, чистой и беспомощной, в мире, где уже нет места и
любви, и даже простым человеческим отношениям, основанным на симпатии, а не на
выгоде и расчете. Простые человеческие чувства – хлопотно и сложно, не всякий
может себе их позволить. А кто и может, все равно выбирает из богатого
ассортимента то, что проще и не обязывает. Так любовь обязывает, а секс – нет.
Бедная Люся, нет тебе места в этом рациональном мире.
Зал современной классики уплыл за спину, мы вошли в огромное
помещение старой литературы, где книги даже не прошлого двадцатого века, а
позапрошлого, самые новые книги датированы тысяча восемьсот девяносто девятым
годом, хотя, конечно, правильнее было бы тысяча девятисотым, все-таки
девятисотый завершает предыдущее тысячелетие, а не начинает новое, но у
гуманитариев особое мышление, пусть будет по-ихнему. Им и так уже недолго
осталось.
