Я тоже кивнул.
– Знаю. Причем, девять ударов из десяти приходится от
«своих». Они искренне уверены, что тем самым помогают стране и народу.
– Вы в курсе всех проблем, – ответил он. – Не
беспокойтесь, вам не придется носить форму, отдавать честь и все такое. Но
жалованье вам будет идти, как полковнику, что в горячей точке в разгар боев.
Плюс полевые, повышенный риск, внеурочные…
Я прервал как можно вежливее:
– Извините, для меня это не проблема. Я зарабатываю
неплохо. Просто мне, в самом деле, интересно передать часть знаний молодым
ребятам. Есть вещи настолько элементарные, что их поймет ребенок, но их до сих
пор не знают взрослые люди!.. Не потому, что не понимают, а просто не знают.
Ректор поинтересовался все так же благосклонно:
– У вас есть план… э-э… лекций? На чем будете
строить?..
Я посмотрел на Шпака. Он встал, отрапортовал, чуть ли не
навытяжку:
– К сожалению, еще не существуют такой науки… или даже
дисциплины, как «информационная война», хотя понятно, что идет она с библейских
времен. К тому же товарищ Факельный будет читать лекции не по самой технике
информационной войны, а по близко прилегающей дисциплине…
Ректор послушал, благосклонно склонил голову.
– Да, надо давать разностороннее… да-да. А то если
только саму технику войны, то… несолидно. Может быть, даже посещать всем курсом
театр оперы? А то и вовсе – балета?.. А слышал, что знаменитую «Аиду» написали
на заказ ко дню открытия Суэцкого канала. Было заказано, чтоб оперу смастерили
точно в срок и на заданную египетскую тему…
Я думал, что он шутит, но его лицо оставалось совершенно
серьезным. Для этого стареющего льва, что с поля боя ушел в администрирование,
теперь куда важнее расширение, что означает дополнительное финансирование,
набор новых сотрудников, раздувание штата, усиление влияния…
– Но все же касайтесь и самой войны, – закончил
ректор. – А программа должна быть, должна… Без программы как-то не то…
Несолидное главное…
Я чувствовал беспомощность, ибо никогда не смогу дать
программу, по которой строится мой метод воздействия. Специалисты с умным видом
перебрасываются терминами: «оценка ситуации», «методы воздействия»,
«определение публики», «ключевые сообщения», «стратегия», «тактика», «график»,
в то время как мне проще забросить что-то вроде: «лучше мертвый, чем юсовец»,
«встретил коллаборациониста – убей», такие изречения обладают запоминающейся
формой и бьют по самым болевым точкам.
Для него, мелькнула мысль, информационная война остановилась
на разбрасывании листовок с надписью: «Рус, здавайси!» Хотя нет, это нам такие
сбрасывали, а мы через громкоговорители обещали, что пленных будем по всем
гаагским и женевским, а которые выживут, то еще и коммунистами станут.
Все, что ему наверняка уже говорили про новые технологии,
отскакивало, как горох от кремлевской стены. Он все еще верит только одной
технологии: пуля – дура, штык – молодец.
– Я смогу читать только то, – предупредил
я, – что знаю. Я думал, это уже решено…
Ректор поморщился.
– Да, – сказал он с явной неохотой, – да,
конечно… Ну, конечно же!.. Просто с методикой надежнее.
– Когда она есть, – возразил я. – И, конечно…
– Что?
– Когда опираются на материалы, – закончил я
скромно, – написанные авторитетами.
Он посмотрел на меня в упор почти враждебно.
– А для вас авторитетов нет?
Шпак нервно задвигался. Воздух в кабинете сгустился. Я
чувствовал, как с десяток камер фэйсконтроля записывают мое лицо, движение
лицевых мускулов, применяя зондаж, вплоть до костей.
– Нет, – ответил я легко. После рассчитанной паузы
добавил так же спокойно: – В моей области, конечно. В области футбола для меня
авторитет – Осташенко, а в рыбной ловле на мормышку – мой дед…
Шпак перевел дыхание, вставил поспешно:
– По перехваченным данным, уже две зарубежные разведки создали
коллективы по «делу Факельного», так они называют эту операцию. Детали узнать
не удалось, но они придают огромное значение его перевербовке, компрометации
или даже устранению. Скажу лишь, что на эту операцию выделено впятеро больше
средств, чем на похищение нашего сверхсекретного истребителя «СУР-49»…
Ректор взглянул на часы.
– Да, – сказал он, – раз уж мы проиграли
холодную войну, то надо сейчас хоть в чем-то наверстывать. Или пока что крепить
оборону.
Я тоже посмотрел на запястье, до начала лекции оставалось
пятнадцать минут.
– Мы не проиграли, – сказал я с нажимом. –
Это нам был умело навязан миф, что мы проиграли… чтобы вызвать у нас чувство
разочарования, растерянности, пассивности. И этого… мол, все мы косорукие, все
делаем через задницу, ничего делать не умеем, а Запад все делает лучше. Мы не
проиграли! Просто мы первые отказались от «холодной войны». Мы первыми сказали,
что мир на самом деле разделен не на коммунизм и капитализм, все это борьба
родных братьев в одном мешке, а на индустриальную эпоху и постиндустриальную…
Оба смотрели на меня, вытаращив глаза.
– Однако, – продолжил я, – многие поверили в
эту чушь… и вот смотрим фильмы «победителей», по всем каналам транслируются
вещи, пропагандирующие и навязывающие их ценности, их мировоззрение, хотя их
мораль хуже некуда.
Ректор что-то хрюкнул, но не обиделся, как я опасался.
Молодец, уже выше таких чисто человеческих обид.
– Но такой поток…
– Многословие, – возразил я, – как вариант
управления, принятый юсовцами, – вариант работы слабого игрока. Такой
старается заинтересовать другого в своем мнении и потому болтает, болтает,
говорит одно и то же в разных вариантах, даже проговаривается, только бы
удержать слушателя, брякает себе во вред…
Ректор кивнул, глаза были понимающие.
– Но они стараются подавить массой, – сказал
он. – Есть термин, что когда количество информации превышает порог
критического осмысления, то человек просто усваивает ее в таком виде, в каком
ее подают. У них ставка как раз на это.
– Это серьезный просчет, – объяснил я. – Они исходят
из того, что люди везде одинаковы. Но у нас, в отличие от Юсы и почти любой
западной страны, во всех слоях общества существует резкое недоверие к любой
информации. Вы можете назвать это наследием советской власти, когда пропаганда
сидела в печенках, но на самом деле у нас не верили так же и царю, и князьям, и
самому Рюрику. Это чисто наше свойство, которое юсовцы не видят из-за того, что
мы ходим в юсовских джинсах, слушаем юсовские песни и смотрим юсовские фильмы.
Но мы пока еще не юсовцы! И на этом отличии можно построить многое…
Шпак уже стоял, глаза встревоженные.
