Серийные передачи вовлекают в свой оборот большие группы
людей и создают из них «своих», формируют их мировоззрение, подменяют ценности,
навязывают новые стереотипы. Так что серийность – очередное мощное оружие
инфистов, недооценивать его, морщить нос и брезгливо отворачиваться – это как
раз позиция русского интеллигента.
Я дослушал, вздохнул и сказал поникшим голосом:
– Ты прав, прав… Вот прямо щас пойду вешаться. Или же
утоплюсь.
Он смотрел пронизывающим взором победителя.
– Не ерничай! Если ушел на легкие хлеба, имей мужество
признаться.
– Признаюсь, – вздохнул я. – В котором часу в
субботу начинается заседание КЛФ в ЦДЛ?
Он ответил с недоумением:
– Как обычно, каждая третья суббота любого месяца, в
семнадцать ноль-ночь, в Малом зале… А что?
– Да так, давно не был. Ладно, там увидимся, хорошо?
До уговоренной в ЦДЛ встрече с режиссером вообще-то еще два
часа, но не слушать же, в каких магазинах какие шмотки дешевле, покормил
Барбоса, велел не приставать к гостям и вышел в жаркий прокаленный мир. Солнце
прямо в зените, тени почти нет, асфальт снова прогибается под подошвами, пахнет
горелым.
Машину я оставил украинским друзьям, они еще половины
намеченных магазинов не объехали, сам на метро добрался до «Баррикадной». Еще
рано, завернул по дороге в книжный магазин.
Когда-то, помню, здесь бывало столпотворение, сейчас же и
книг поменьше, и покупатели в редкость, и площади урезали, передав почти
половину под лазерные диски, флеш-память, зип-сторы.
Я брел между полками, иногда трогал переплеты, одну книжку
взял в руки, без особого интереса начал перелистывать. Вообще-то не люблю эти
крикливые общественно-политические вещи о современной интеллигенции, но об этом
авторе уже заговорили, причем не в печати, что теперь однозначно расценивается
как пиар, а среди самих читателей. Книга написана убористо, издатели текст не
дуют, даже бумага не пухлая, а нормальная, к продаже предлагается не воздух, в
самом деле достаточное количество слов…
Рядом остановилась милая интеллигентная пара: парень с
черной бородкой, в очках, сутулый и болезненного вида, очень похожий на
Бережняка, просто брат-близнец, и со вкусом одетая девушка, милая и очень интеллигентная.
Парень краем глаза зацепился за книгу в моих руках. Брови поползли вверх, он
даже отшатнулся, потом быстро взглянул на меня и, как бы поборов интеллигентную
нерешительность, сказал торопливо:
– Простите великодушно… Надеюсь, вы не собираетесь
покупать… это?
Я улыбнулся, подбадривая, а то он даже покраснел от
собственной смелости. Девушка тоже взглянула на него с укором и некоторым
удивлением.
– Не знаю, – ответил я. – Еще не решил.
Загляну в текст… я всегда читаю в середине пару абзацев. Если нравится – беру.
Он сказал горячо:
– Вы не должны брать эту книгу!
– Почему?
– Этот человек… Его даже трудно назвать человеком! Он
фашист, националист, патриот, антисемит, расист!
Он вздрагивал от негодования. Девушка взглянула на него с
укором, взяла под руку. Потом ее спокойные коричневые глаза с участием и
сочувствием обратились на меня.
– Да, – подтвердила она. – Он фашист, патриот
и антисемит.
Я захлопнул книгу и сунул ее в пакет для покупателей.
– Хорошо, – сказал я. – Спасибо за
информацию. Теперь обязательно куплю и прочту!
Они побелели и буквально отпрянули от меня. По их ожиданию,
я должен был, как всякий нормальный человек, тут же поспешно сунуть книгу на
место, отпрыгнуть от книжной полки и долго-долго уверять всех, что я эту книгу
взял случайно, что перепутал ее по обложке с другой книгой, совсем не
фашистской и не антисемитской, и что я теперь вообще буду обходить стороной
этот проклятый гнусный магазин, где принимают на продажу такую вот литературу,
и куда милиция смотрит, и что у нас за власти, и почему США до сих пор не ввели
свои вооруженные силы в нашу страну для изъятия таких вот книжек и защиты своих
общечеловеческих ценностей…
Такие вот правильные всегда следят, чтобы все читали
правильные книги, говорили правильные вещи и вели себя правильно. То есть
стучали в НКВД, что такой-то читает антисоветские книги, еще раньше докладывали
в охранку, что такие-то читают большевистскую литературу, а еще раньше доносили
опричникам на смутьянов, что читают еретические книги, не верят в Бога и вообще
хотят жить без царя.
Самые правильные люди, мать бы их всех, перевешал бы до
одного… но, увы, без них нельзя – на них держится любое общество, эта тупо
образованная масса обеспечивает стабильность любой формации.
Парень пролепетал:
– Как вы… можете?
Я подмигнул ему.
– Черный пиар – тоже пиар!.. Не сработало, ребята?..
Теперь у вас осечки будут все чаще.
Я понес книгу к кассе и все время чувствовал на спине их
недоумевающие взгляды. Нормальный бы поступил как они ожидали. Поспешно бы
сунул книгу обратно и долго бы дрожащим голоском уверял всех окружающих –
Большой Брат все видит! – что притронулся совсем случайно. Но я –
ненормальный, ибо нормальный – это средний, серенький, обычный. Нормальный –
это которому можно навязать любое мнение. Нет, не мнение власти, в России плюют
на мнение и вкусы властей, нормальный до свинячьего писка страшится оказаться
не в русле мнения большинства, «общечеловеческих ценностей», показаться
человеком с дурным вкусом или вообще с не теми вкусовыми пристрастиями, которые
диктует жвачное большинство из-за океана.
Глава 4
Раньше перед зданием ЦДЛ всегда толпился празднично одетый
народ. Сейчас же пустота, а строгое каменное здание безобразит крикливая
надпись «Ресторан». Да, сюда уже привлекают не тем, что здесь вершители судеб,
писатели, поэты, а тем, что жрут, пьют, и… есть, ессно, просторные и хорошо
оборудованные туалеты, где срать можно в свое удовольствие долго, мощно и
всласть. А потом опять нажраться, чтобы снова так же хорошо и мощно дефекалить.
Я прошел через узкий коридорчик между дверьми, их четыре,
женщина-вахтер без улыбки подняла на меня глаза и тут же опустила в развернутую
газету. Не литературную, как успел заметить, а что-то скандальное, крикливое,
из постельной жизни манекенщиц.
В зале пригашены огни. Когда я в первый раз узрел такое,
испугался: умер кто? Испугался и начал шарить глазами по сторонам, ожидая
наткнуться на портрет в траурной рамке и некролог на большом белом листе. Но
обслуживающий персонал объяснил вежливо, что теперь так всегда, две трети огромных
люстр не горит, экономим электричество.
Похоронно тихо, пусто, а от всегдашнего пестрого и радостно
возбужденного люда не осталось даже призраков. Правда, из дальнего конца
пробивается свет, даже доносится музыка. Там, за поворотом, начинается большое кафе,
за ним – ресторан ЦДЛа, еще дальше – роскошнейшие комнаты, отделанные богато и
со вкусом по последним разработкам ведущих дизайнеров. Здесь, как мне когда-то
объяснили, располагалось родовое гнездо графов Ростовых, которых Толстой сделал
главными героями для «Войны и мира». Все это: и помещения кафе, и ресторан, и
остальные кабинеты, в одном из которых помещалось политическое сердце Союза
писателей – партком, теперь писателем недоступно. Там отдано на откуп не то
новым русским, не то какой-то фирме, чьи связи достигают очень высоко, и теперь
там богатая пьянь, богатые шлюхи, богатое ворье… то есть демократическое крыло
писателей победило, теперь скулит у порога, отстраняемое мощной рукой
охранника, мол, мы добивались не совсем, так сказать, этого…
