Слабые авторы подняли вой, объединились в организации,
ассоциации, на своих конах начали раздавать друг другу громкие премии, стараясь
привлечь к себе внимание. Иногда это удавалось, но, конечно, ненадолго. Как
говорили в старину: неправдой можно весь свет пройти, но… не вернуться. В этом
случае это означает, что ценой великих хитростей или усилий в печать можно
протолкнуть любой роман, но о допечатках речи быть не может. В то время, как у
меня, к примеру, основной доход прет от постоянных переизданий.
Кристина, разумеется, еще в первый день вставила в наш
договор пункт, что получает свои двенадцать процентов со всех допечаток,
которые сумеет навязать издательствам, это немалые деньги, но все же меня не
оставляет ощущение, что для нее это крохи. И что на карманные расходы имеет
больше, чем я получаю за книгу целиком.
Я поставил чашку на стол, поднялся.
– Оставь, потом помою. Пора, машина уже у подъезда.
Она мазнула по экрану следящего за улицей монитора беглым
взглядом.
– Ого, не машина, а целый авианосец.
– Я в машинах разбираюсь слабо, – солгал я.
На самом деле даже тот, кто разбирается, вряд ли вот так с
ходу отличил бы эту от сотен других дорогих представительских машин.
Бронебойные стекла и бронепанели замаскированы под обычные. То ли Кристина
нечаянно проговорилась, то ли это какая-то более сложная игра.
Она подождала у лифта, пока я запирал и ставил на
сигнализацию.
– Ваш триумф? – поинтересовалась она. – Вас
признали еще при жизни?
Огоньки замигали, лифт начал подниматься к нам на этаж.
– Увы, – сказал я, – поздно.
Она изумилась:
– Поздно? Да вы только входите в возраст мужчины! Имею
в виду, зрелого, матерого.
– Да нет, вообще, – ответил я. Кристина явно не
врубилась, я пояснил: – Литература возникла вместе с цивилизацией. Вместе с нею
росла и развивалась, а в прошлом веке, в двадцатом… на случай, если не знаете,
какой был век, она достигла высшей точки развития, дождалась своего триумфа…
Да-да, впервые люди поняли, что писатели важнее для цивилизации, чем короли,
президенты, полководцы!.. Каждый мог сказать, кто такой Сервантес или Шекспир,
но почти никто не мог назвать королей, которые правили теми странами, не мог
вспомнить, из-за чего тогда шли войны…
Огоньки погасли, двери распахнулись. Мы снова оказались в
тесной кабинке слишком близко друг к другу. Замкнутое помещение сразу
наполнилось ароматом ее духов. Я ощутил, что голова начинает кружиться, но
заставил себя достаточно твердо закончить:
– …но вот сейчас литература умерла. Умерла-умерла, хотя
десяток издательств еще существует, бумажные книги все еще выходят. Но никогда
значение писателя не будет столь велико, как в прошлом веке. Теперь писатели –
всего лишь одна из множества профессий. Не лучше и не хуже. А потом исчезнет
вовсе… Как исчезли извозчики.
Она смотрела с печалью.
– Как жаль…
– Кого? Извозчиков?.. Кто поумнее, тот пересел за руль
такси. Остальные вымерли, но чего дураков жалеть?
Она сказала все так же грустно:
– Да, вы пересели вовремя… Но ведь когда-то вымрут и
видеокниги?
– Вымрут, – согласился я безмятежно.
– Но ведь тогда и ваши великолепные работы…
– Мои, – ответил я коротко, – нет.
– Почему?
– Потому.
На шестом этаже лифт остановился, дверцы приглашающе
распахнулись. На лестничной площадке пусто, тихо, только за пределами видимости
что-то звякнуло. Двери, выждав положенные секунды, захлопнулись, лифт двинулся
дальше. Кристина старалась смотреть мимо меня, я видел, как порозовели кончики
ее аристократично вылепленных ушей.
Консьержка проводила нас заинтересованным взглядом. От меня
не так часто выходят женщины, что появляются больше одного раза, а эта красотка
уже который раз в течение недели.
А в самом деле, подумал я, но Кристина уже распахнула
входную дверь, в лицо ударил горячий прокаленный воздух, и все посторонние
мысли выпорхнули, как воробьи. Я вышел под жаркие солнечные лучи, Кристина
помахала рукой и направилась к своей машине.
Михаил распахнул передо мной дверцу.
– Ваша знакомая? – спросил он.
– Мой литагент, – ответил я коротко.
– Красивая женщина, – заметил он.
– Очень, – согласился я.
– Вам повезло!
– Выше крыши.
Опять игра, подумал зло. Явно же знаете, все наши разговоры
пишутся, складируются на харде, а потом комп при необходимости отыщет любую
инфу по ключевым словам. Просто нужна либо моя реакция, либо что-то еще. Ну так
получайте реакцию.
Я вытащил из кармана пальмик, на экране сразу высветилось
дерево каталога. Кристина, конечно, не поняла, почему это меня не коснется
смерть видеокниг. Решила, что вместо меня говорит обычная писательская
самонадеянность, все творцы по определению – наглые, с сумасшедшестью, но я
тихо произнес: «Первый день творения», комп порылся в спрятанных директориях,
спросил пароль, пожужжал, что невероятно для такого скоростного проца, затем на
экране высветился без всякой навороченной заставки текст…
Да, тот самый текст. Собственно, вещь в целом я почти
закончил. Осталось состыковать разные линии, убрать противоречия, что
неизбежны, когда работаешь над одной вещью несколько лет. Даже не столько
противоречия, сколько разные оценки, что вообще-то в таком произведении
недопустимы. Абсолютно! А их немало, ловлю на каждой странице, а почистил не
больше трети объема…
Михаил покосился, сказал доброжелательно:
– Работаете? Правильно делаете… Я слышал, что надо ни
дня без строчки.
Я вздохнул и захлопнул пальм. Все верно, если меня учат
писательскому ремеслу все, начиная от школьника и заканчивая министрами, то
почему нельзя шоферу?
Покрытые красным ковром ступени вели, казалось, на небеса.
Или по меньшей мере к массивному трону, где восседает какой-нибудь Барбаросса
или Навуходоносор. И пятеро негров с опахалами за спиной. От гостей-то я
убежал, но вообще-то какой из меня лектор?.. Писать умею, но говорить с
трибуны… Даже писать, с точки зрения критиков, не умею абсолютно. Дело в том,
что набрасываю романы широкими мазками, не заботясь о вытютюливании текста,
отдельных слов и словечек, пренебрегая аллитерацией и прочими финтифлюшками
прошлых веков. Это, понятно, вызывает бешеный вой обозленных критиков и коллег
по творчеству. Они тяжелые глыбы поднимать не могут, зато совершенствуются в
обтачивании отдельных камешков, вырезании на них сюжетов, желательно –
библейских, это придает значительность, но, если честно, всего лишь надувание
щек.
Но именно они, как никто, подходят для вещания с трибун. У
них и манеры, и величавость жестов, что скрывает отсутствие ума, и округлые
фразы, что так хорошо раскатываются по аудитории.
