Я умолк, медведистый парень вскинул руку. Я кивнул,
встретившись с ним взглядом, он сказал горячо:
– Курсант Медведев. Простите, я как-то ожидал, что раз
в книге такая тема, то вы коснетесь и проблемы призвания Рюрика…
– Садитесь, – ответил я. – Вы знаете, какая
великая инфистская война идет между норманнской и славянской теорией о
призвании Рюрика. Этой войне уже полтыщи лет, а конца ей не видно!.. Бои
ожесточенные потому, что очень уж заманчив выигрыш. Славянофилы стоят насмерть,
доказывая, что Рюрик – славянин, как будто от признания, что он был немцем или
шведом, – вся Россия вот прямо щас рухнет и рассыплется в пыль, а мы все
мгновенно превратимся в немцев. Конечно, этого не случится, но все-таки
основание для такой ожесточенной войны есть, есть… Дело в том, что наш дух
все-таки подупадет от такой, казалось бы, мелочи.
Бережняк поинтересовался с места:
– Но ведь Англию завоевывали все, кто только замечал
этот остров: пикты, скоты, саксы, англы, французы… в смысле, французские
норманны, и все равно она остается Англией, хоть ее иногда называют и
Британией, какая разница?
Я скупо улыбнулся.
– У них оборона крепче. Если один из камешков
развалится, стена не рухнет. У нас же оборона, увы, намного хлипче. Потому нам
так важны победа на поле Куликовом и славный бой под Бородино, которые
чрезмерно бойкие считают вообще победой. Больше у нас почти нет побед, не
считая Великой Отечественной, как особенно и нет эпохальных свершений, которыми
можно бы потрясать перед остальными народами. Зато вот комплекс неполноценности
нам Петр Великий привить сумел, сумел…
Медведев поднял руку, встал.
– Но есть же археологические находки,
свидетельствующие…
Я усадил его движением длани, пояснил:
– Есть еще один способ наносить ущерб: подсовывать
заведомо нелепые вещи. К примеру, что история русских насчитывает уже десять
тысяч лет, а то и все сто, вон в Арктике подо льдом нашли какие-то следы,
похожие на руины, значит, это Гиперборея – прародина русских, пеласги – тоже
русские, а про этрусков и говорить неча!.. Это дискредитирует в глазах
большинства саму идею самобытности русской нации. А те, кто придерживается
таких взглядов, начинают выглядеть даже в глазах сторонников придурком. Сперва
сторонятся его, а потом и самой идеи русскости…
Медведев спросил упрямо:
– Но все равно, вы же не случайно взяли эту тему?
– Не случайно, – признался я. – Враг всегда
старается наносить удары по самым важным объектам. Раньше это были склады с
оружием, аэродромы, скопления танков, мосты, потом в первую очередь старались
нарушить связь, ослепить все спутники и телекоммуникации. Сейчас перешли к
информационной бомбардировке, ибо зачем взрывать аэродромы, убивать массы
специалистов, если можно их одним метким попаданием превратить из русских в
американцев?
Медведев зло посмотрел по сторонам. Бережняк и его компания
ответили ему брезгливыми взглядами.
Прозвенел звонок. Я нарочито выдержал паузу, но никто не
вскочил, не ринулся к выходу. Все сидят спокойно, уже контролируют себя, чем
отличаются от животных и юсовцев, глаза внимательные, а манеры сдержанно
уверенные.
– На сегодня все, – сказал я. – Спасибо, что
слушали так внимательно. В следующий раз коснемся кирпичиков, из которых
строится любое здание литературы, – языка. До свидания!
Из аудитории я выходил, окруженный группой Медведева и
Мерилин. Уже перед дверью в коридор нас догнали Бережняк и его друзья, за ними
тянулся расширяющийся клин остальных. Бережняк поинтересовался очень вежливо:
– Давно хотел спросить, что означает ваше таинственное
«и тэдэ и тэпэ»?
Забирка ехидно улыбнулся, сказал громко:
– Это сокращение, которое заставляет верить, будто
говорящий знает больше, чем на самом деле.
Глава 10
Проснулся в жарком липком поту. Сонно отодвинулся с
испачканной половины кровати на другую сторону, снова провалился в темное
сладкое неистовство, где толстые жаркие бабы, где все мои желания – закон, где
я хватаю и пользую…
Странно, Кристина не снилась. Хотя сны вообще-то
запаздывают. Может быть, приснится через десять лет, когда выветрится из
сознания, зато подсознание гаденько напомнит.
Барбос следил с недоумением, как я снимал со штырей
велосипед.
– Пробежишься, – объяснил я. – Зато не два
часа потратим, за один ухэкаемся. Время – это… а мы на что тратим?
В сердце кольнуло. Корректура моего главного романа
двигается черепашьими шажками. Да что там черепашьими – улиточными. Черт, из
какого будущего века я ни есть, но живу в этом. Значит, по этим законам. А если
выделяюсь, то самую чуть, чтоб по рылу не шарахнули.
Воздух опалил, словно из прохладного дома выпал в жарко
натопленную печь. Господи, ну когда же влупит дождь, хороший такой дождяра, я
же по гороскопу жаба, толстая зеленая жаба с бородавками и перепончатыми
лапками, с перламутровым пузом и вытаращенными глазищами. И плевать, что нет
жаб в гороскопах, в моем – есть.
Сухой перегретый воздух зашуршал, я вскочил на седло, нога с
педали соскочила, по голени больно стукнуло, ну да плевать, у меня все ноги в
ссадинах и кровоподтеках, пусть…
Неслись через невесомый лесок, Барбос забегал то справа, то
слева, иногда обгонял. Пришлось наддать, остался далеко позади. Несся как
лесной кабан, тяжелый и вроде бы неповоротливый, но через полчаса такого бега
свернул так внезапно, что просто выпал из пространства.
Я притормозил, развернуться на такой узкой тропке не
удастся, по обе стороны трава в человеческий рост, а когда мчался обратно, за
далеких зарослей раздался плеск. Барбос даже не плавал, а охлаждался, как
Батарадз на горных вершинах, затем стал изображать бегемота: только верх головы
с глазами и раздутыми ноздрями над водой.
– Что ж ты, нильская свинья, делаешь, – сказал я
укоризненно, – вымазался, глина присохнет…
Барбос сделал вид, что он крокодил, медленно и неслышно
двинулся по воде вдоль берега, пугая лягушек. Вода вокруг него едва ли не
кипела. Я выждал, пока эта раскаленная болванка сравняется по температуре с
водой, если уж это – крокодил, нажал на педали, свистнул и понесся вдоль леса.
Майка на мне не успевала высыхать, а по морде постоянно
текут струйки. Я подкатил к подъезду, лихо взъехал на высокий бордюр. Со
стороны пивного бара на меня уставились, как на чокнутого. Барбос еле тащился,
шумно дыша, с высунутым до асфальта языком. У меня на крохотном компьютере, что
на руле, двадцать километров, но Барбос набегал все сорок, ухитряясь шнырять по
сторонам, проверять звериные и собачьи следы, прыгать во все водоемы, подбирать
толстые сучья.
Кристина придет часа через три. Для писателя-профессионала и
полчаса – время, но я чувствовал, что не выдавлю ни строчки. Сегодня в
отношениях с Кристиной что-то переломится с жутким треском. Уже не могу
обращаться к ней на «вы». В прошлые разы, кажется, не раз срывался на «ты», но
сам вспоминал поздно, а она просто не обращала внимания. Или делала вид, что не
обращает.
