Живков сказал быстро:
– Бросьте! Мы все знаем, что лучшие решения там, где
нормальные их искать не станут.
– Они на поверхности, – сказал я устало, – но
я просто не хотел бы об этом… Как-то не хочется говорить… ну, словом, против
устоявшегося «мнения всего цивилизованного человечества». Не потому, что с ним
согласен, просто бисер подорожал.
Рядом с Живковым сел Ноздрикл, лицо его было строгое и очень
напряженное, щека подергивалась, глаза следят за мною со странной
интенсивностью. Лакло принес стаканы с соком, сказал непривычно тихо:
– Нам вы сказать можете.
Я вздохнул тяжело, но когда заговорил, сам ощутил, как во
мне тяжелой волной поднимает злость, похожая на кипящую лаву в вулкане:
– Никто не понимает! Никто. Не понимают, что нет
никакого международного центра терроризма где-то в горах Афганистана или где-то
еще. И что терроризм – это совсем не то, что им кажется, что им хочется, что им
жаждется. Не то, с чем можно вот так – крылатыми ракетами, бомбежками, танками
и даже хорошо обученной дельтафорсой.
– А чем же?
Я вздохнул.
– Скажите, как можно было бороться, скажем, с
коммунистами?.. Или первохристианами? Коммунисты окопались, как мы знаем, и
даже взяли власть – в России. Но масса коммунистов была… да и есть, во Франции,
Италии – там самые крупные коммунистические партии Европы… А Коммунистическая
партия США?.. Великобритании? А коммунисты в Китае, Корее?.. Что, тоже
крылатыми ракетами?.. Нынешние террористы – это коммунисты прошлого века. И –
люди будущего. Кем были первохристиане в Древнем Риме. Никакие точечные удары
или ковровые бомбардировки не спасут от террористов Соединенные Штаты. Уничтожь
так называемых террористов сегодня всех до единого – завтра их будет еще
больше. Уже в самой Америке. Я просто не понимаю… я просто не понимаю границ
этой тупости, когда не видят… когда не видят такой простой вещи!
– Гении не понимают простых вещей, – сказал Живков
тоскливо, – что понятны простым людям, а простым людям трудно понять, о
чем говорит гений… Увы, это реальность. Но мы, мистер Владимир, вас понимаем,
хотя это страшное понимание.
– Следует признать, – хмуро сказал Лакло, –
что мистер Владимир прав, но, увы, не по тем законам, которым решили
повиноваться во всем мире.
Я буркнул с язвительностью:
– Вы еще добавьте, «во всем цивилизованном»!
Лакло развел руками:
– Какой вы злой, мистер Владимир. Даже не заметили, что
я уже под вашим знаменем… хотя вам такой солдат и на фиг, как вы говорите, не
нужен. Я почти согласен, что в данном случае правы именно вы, а не весь мир…
хотя это страшно. В смысле, вы говорите страшные и непривычные вещи… но тогда
надо менять весь привычный нам мир, а на это никто не готов. И никто не
захочет! Да, я сейчас вижу, что вы правы, хотя мне, конечно, хотелось бы, чтобы
был прав наш привычный мир и наши привычные взгляды, пусть узкие, но – такие
понятные, уютные и наши. Увы, похоже, вы правы: террористы – это идея,
настроение, стиль мышления, иной взгляд на жизнь и другие ценности… Какими были
первохристиане в Древнем Риме с точки зрения просвещенного и такого понятного
нам римлянина. Если так их понимать, то в самом деле смешно пытаться уничтожить
это крылатыми ракетами и элитным спецназом.
– Гениальные люди одним взмахом достигают цели, –
обронил Ноздрикл сдавленным голосом, – к которой даже лучшие умы приходят
в результате длительных размышлений и работы целых институтов. Но нам еще
предстоит убедить наши правительства в правоте вашей точки зрения…
– Я думал, – съязвил я, – что вы всемогущи!
– Мы всемогущи, – ответил Ноздрикл серьезно.
– Тогда флаг в руки и вперед с песней! Всего-то понять,
что террорист живет в каждом из нас. Иногда он уменьшается до микроба, иногда
заполняет наши души и берет контроль над всем телом. Смешно пытаться уничтожить
этого террориста крылатыми ракетами, бомбардировками или киношной дельтафорсой!
– Мы всемогущи, – повторил Ноздрикл. – Но,
чтобы доказать, что террористы – это то же самое, что коммунисты или
первохристиане, а мы – просвещенные, богатые, утонченные, умные, но чего-то
опасно недопонимающие римляне… потребуется время. Слишком большое.
Что-то промелькнуло между ними, словно незримая молния, что
обожгла всех, ужалила, оставила в каждом тупую боль.
Глава 7
В своих апартаментах я залег в своей любимой позе на диване,
закинув ноги на спинку, а руки за голову, раздумывал. Это тете своей
расскажите, что там, за столом, у нас был обычный милый треп, вызванный
знакомством.
В соседних помещениях грюкало, стукало, это Кристина все еще
обследует, никак ни нарадуется, находит все время что-то новое, удивительное,
волшебное.
Конечно, я – гений, это знаю и буду так считать, даже если
все человечество назовет меня полным придурком. Уверенность в своей
гениальности – необходимое условие творчества, но это с такой же точностью
относится и к другим творческим личностям. К примеру, к Челлестоуну, Лакло,
Соммергу, да и всем другим. Как для гения, для меня естественно, что они окружили
меня особым вниманием, но как для человека, еще не сумасшедшего, это
удивительно и настораживающе.
Да, в наше время такое внимание чаще бывает вызвано тем, что
либо попросят денег, либо того проще: палкой по башке, а сами пороются в
карманах. Тем более это можно ожидать от Челлестоуна, Лакло… да и всех
остальных, если смотреть трезво. Здесь собрались те, кто накачал мускулы на
всяческом разрушении, но никто не вложил ни кирпичика в оборону морали или
любых других достоинств человека.
Однако они окружили именно меня особым вниманием. По сути, я
не должен насторожиться. Любой творческий человек на моем месте должен
вздохнуть с облегчением. Наконец-то признали, наконец-то заметили, наконец-то
воздают должное… Ну, а где памятники в бронзе на главных площадях всех столиц
мира?
Но я не просто творческий, я – творящий. Мне эти признания
до фени, я иду своим курсом, как атомный ледокол по мелкой шуге, все замечая и
все оценивая так, как есть. А есть то, что со мной ведут какую-то игру. И те
вопросы и ответы, если их записать и пропустить через лингвоанализатор, дадут
немало информации. Не только сами слова, но изменения интонаций, задержки перед
ответом, или же, напротив, – беспаузность…
А игра какая-то крупная, ибо Челлестоун, Соммерг, Лордер –
настолько величины, что их просто невозможно было бы принудить принять участие
в каких-то мелких делишках.
У меня неплохая, хоть и хаотичная память, я не помню весь
разговор от и до, но даже инфисту начального уровня понятно, что весь обед,
выпивка, секретарши и спутницы всех шестерых – это тщательно продуманный
детектор, что даст мой точный психологический портрет.
Конечно, у них на руках есть мои характеристики, собранные
компьютером за все годы, но эти шестеро могут составить вот прямо сейчас куда
более глубокую характеристику. Они умеют получать и обрабатывать инфу, а у них
было мое поведение за столом, отношение к вину, женщинам, обстановке, ответы на
разные неожиданные вопросы, призванные меня раскачать, сломать защиту, показать
таким, каков я внутри, настоящий. В этом случае имеет значение не только смысл
моих ответов, но интонации, сопутствующая жестикуляция, что нередко бывает
неадекватной и выдает истинное отношение, ведь язык дан человеку для сокрытия
мыслей, а мимика… гм…
