– Мой хомячок Ланселот умер сегодня утром. Я проснулась, а он… неподвижно лежит… у своего колеса… – Я закрыла лицо руками и всхлипнула. – Простите. Вы, наверное, думаете, что это глупо, но я так его любила!..
– О, моя дорогая…
– Понимаю, это не может считаться уважительной причиной, но я… мне так жаль Ланселота!..
Я забеспокоилась: не переигрываю ли я? Но миссис Гаррисон сунула мне в руку салфетку и сочувственно потрепала по плечу.
– Поплачь, – сказала она. – Я знаю, это тяжело. Когда в прошлом году я потеряла Вискерса… Я напишу тебе записку на первый урок. Объясню, что у тебя дома случилась беда. Не волнуйся. Уверена, тебе простят опоздание.
– Спасибо. – Я шмыгнула носом.
Когда я дошла до класса, где проходил спецкурс по европейской истории, слезы уже высохли, а мистер Бакли уже прочитал половину лекции. К сожалению, он всегда все замечал, так что шанса незаметно пробраться на свое место у меня не было.
– Мисс Ардмор, – раздался его голос. – Решили все-таки присоединиться к нам?
– Извините за опоздание, – сказала я. – У меня объяснительная записка.
Я вручила ему записку. Он быстро прочитал ее и кивнул.
– Хорошо, садитесь. Надеюсь, вы возьмете у кого-нибудь конспекты первой части лекции.
– И это все? – вопросил Райдер Кросс, когда я уселась позади него. – Пришла на полчаса позже и никаких последствий?
– У нее записка от администрации, мистер Кросс, – ответил мистер Бакли. – О каких последствиях вы говорите?
– Ну, не знаю, – растерялся Райдер. – Но она прервала урок, и это уже не в первый раз. В школе, где я раньше учился, в Вашингтоне Ди Си
[1], учителя были гораздо строже, и записки редко служили оправданием. А учащиеся гораздо серьезнее относились к учебе. А здесь, кажется, любой повод считается уважительной причиной.
Я закатила глаза так, что даже больно стало.
– Ну так и возвращайся в свою школу, – предложила я. – И не переживай за нас, простых смертных из Гамильтона. Как-нибудь без тебя обойдемся. Уверяю, никто по тебе скучать не будет.
Класс одобрительно загудел. Даже мистер Бакли едва заметно кивнул.
Райдер повернулся ко мне лицом. Самое печальное, что, не будь в нем столько гонора, он мог бы стать популярным парнем. Жгучий брюнет с гладкой смуглой кожей и ослепительно яркими зелеными глазами, он носил аккуратную короткую стрижку, но всегда одевался так, будто идет на концерт никому не известной группы. Слегка небрежно, но очень продуманно. Его одежда выглядела идеально, так, словно ее специально подогнали по худощавой и мускулистой фигуре. Как-то раз я даже видела его в очках в толстой пластиковой оправе, которые, я знала, ему совершенно не нужны.
Другими словами, он был красавчиком, но бесил своими хипстерскими замашками.
Райдер появился у нас в начале семестра и с тех пор только и делал, что критиковал старшую школу Гамильтона и всех, кто в ней учился. В вашингтонской школе обеды были вкуснее, по коридорам передвигались быстрее, учителя преподавали лучше, футбольная команда выигрывала чаще… и так без конца.
Скажу прямо: я не болела душой за нашу школу, но даже меня бесило такое к ней отношение. И мое возмущение достигло точки кипения, когда он начал размещать в Facebook язвительные посты об ущербности нашего городка. Можно подумать, что отсутствие у нас пятизвездочного ресторана с высокой кухней причиняло ему физические страдания.
Все дело в том, что Райдер пришел из мира денег. Политических денег. Его отец был конгрессменом от штата Мэриленд – о чем он не забывал напоминать при любой возможности, – и, по его не очень-то скромному мнению, Гамильтон и все, кто обитал в этой дыре, были полным отстоем.
Все, кроме Эми. Потому что Райдер явно запал на нее, хотя и без всякой взаимности. Впрочем, я не могла винить его за это. Еще бы, ведь Эми – ослепительная красавица и богачка, ему под стать. Однако она была из тех, кто подписывает рождественские открытки каждому повару в школьной столовой, а Райдер только вызывал отвращение своим снобизмом.
Он все еще сверлил меня взглядом, и я вдруг устыдилась, что на мне джинсы, из которых не вылезала вот уже целую неделю, и дырка на рукаве футболки. Я выпрямила спину и с вызовом посмотрела на него, не страшась сравнения с девчонками из школы округа Колумбия, но, прежде чем он успел что-то сказать, мистер Бакли многозначительно кашлянул.
– Внимание, класс. Хорошего понемножку. История длинная, а у нас всего год на изучение материала. Поэтому вернемся к Великой схизме
[2]. Понимаю, для нашего уха это звучит странно, но, тем не менее, мы должны освоить эту тему.
Райдер отвернулся, и я сосредоточилась на конспектировании лекции. Все складывалось неплохо вплоть до третьего урока, когда до меня дошло, что я забыла у Эми учебник по химии. Пришлось соврать миссис Тейлор, известную своей строгостью и карающую учеников за куда меньшие провинности, что я занимаюсь репетиторством в детской больнице Оук Хилла и случайно оставила учебник у одной из своих подопечных.
– Я обязательно заберу его завтра, – заверила ее я. – Мне нужно будет повидаться с ней, прежде чем у нее начнется следующий курс химиотерапии. Обещаю, что в следующий раз приду с учебником.
И она купилась на эту туфту. Повелась, как дитя.
Я знала, что уже давно стала неисправимой врушкой. Но мне нравилось думать, что мой талант обманывать – настоящий дар. И если я его получила, то разве не для того, чтобы пользоваться им? Особенно в такие дни, как этот, когда все идет наперекосяк.
В моем кошельке недоставало наличности, чтобы расплатиться за обед, поэтому, вместо того чтобы признаться, что дома все плохо и я на мели, пришлось сказать сердобольной кассирше, что последний доллар я отдала бездомному, который обитает на углу в нескольких кварталах от школы.
Сработало.
Но на этом злоключения не закончились: порвался ремешок на моем задрипанном двухдолларовом шлепанце, на уроке физкультуры мне залепили в лицо волейбольным мячом, и, до кучи, начались месячные.
Эми назвала бы все это кармой. Вселенским наказанием за бесконечную ложь. Но если честно, ложь как раз выручала. Когда все рушилось, она помогала мне восстановить контроль над всем происходящим.
Я была уверена, что дневной лимит неприятностей исчерпан, что было, конечно, роковой ошибкой. Когда позволяешь себе думать, что дальше уже ехать некуда, дела неизбежно пойдут еще хуже.
