— Чай, зелье-то не смертное было, — возразила Степанида.
— Ну и что ж. Главное, что он к своей супруженице сызнова любовью воспылал
[128]. От того все и пошло.
— Но и ты в ту пору тож немалую деньгу от нее отхватила, — напомнила Степанида с укоризной.
— То так, — не спорила Лушка. — Хотя и не столь великую. Ох и скупа толстуха была. Но и мои труды того стоили. Опять же попадись я — и все, пощады не жди. Да ты сама помысли, что со мной учинили бы, коль дознались, кто енти коренья ей дал? Помнишь, что с бабкой Оленой сталось, коя предо мной была? А с Моргунихой? А с Водяницей?
— Смерть прияли
[129], — глухо отозвалась сестра.
— То-то, — назидательно заметила ведьма. — Вот с тех пор, почитай, я и живу впригляд, словно у меня кажный день последний. А в последний день нешто охота чашки мыть да одежу стирать? Зато палец о палец не бью, ан все, что мне потребно, имею, — и протянула с укоризной: — Эх ты. Сказывала же тебе — оставайся. Я б тебя мигом научила. А таперь чего уж — таперича так и подохнешь дуркой глупой. А девка счастье получит. Ну и рублевики, знамо, тоже ей от меня достанутся.
— Счастьице уж больно короткое у нее будет, — буркнула Степанида. — Зато потом муки адовы.
— О том молчи, — посуровела ведьма. — Ты там была? Али сказывали тебе о том те, кто там был? А коли нет, так и неча тут тоску на меня наводить, а то возьму да осерчаю!
Как Лушка умеет серчать, Степанида знала не понаслышке — доводилось наблюдать в детстве, а особенно в юности, потому она и умолкла. Конечно, родная сестра, но когда она тебе сгоряча сделает, то кто скажет, сумеет ли отменить настряпанное, а и сумеет — не поздно ли будет. Потому и сделала поворот в разговоре:
— А подсобит твое зелье-то?
— Я когда-нибудь тебя обманывала? — усмехнулась ведьма. — Узы у них, конечно, небом не освященные, — протянула она лениво, — но…
— Думай допрежь того, о чем говоришь, — озлилась Степанида. — Я хошь и не была в тот день в храме божьем, когда их венчали, но другие-то все видели. Чай, на их свадебке сотни гостей гулеванили. Да и как же это она царицей бы стала, ежели не через венец? Эх ты, — протянула с упреком. — Совсем из ума выжила.
— Может, кто и выжил, да не я, — огрызнулась сестра. — Точно тебе говорю — не стояла она с тем, кто ныне при смерти лежит, ни под каким венцом! Я же не слепая — вижу покамест.
— Погоди, погоди, — опешила Стара. — А кого ж ты тогда увидела? Да и как смогла-то?
— А чего тут неясного, — усмехнулась ведьма. — Любит она его, вот и все. По-настоящему любит. Ажно меня этим жаром овеяло. А какие узы, по-твоему, сильнее любви? — и сама же ответила: — Хоть весь мир обойди — не сыщешь таких. По сравнению с этими цепями те, что церква налагает, — бечева гнилая.
— Но, но. Ты не больно тут, — пригрозила мамка сестре. — А то я вмиг про тебя поведаю, кому следоват.
— А нитку шелкову не забыла? — спросила ведьма и весело хихикнула: — Я думала, тебе жаль девку-то, а тебе наплевать на нее. Так, что ли?
Стара молча встала и, не говоря ни слова, пошла вон из лачуги.
— А проведать не хошь — где ее венчаный обретается? — крикнула ей вдогон ведьма.
Степанида с достоинством повернулась и отрезала:
— Можа, я и дурка старая, да из ума покамест не выжила, как ты, и слухать трескотню нелепу мне ныне недосуг, — после чего молча вышла за порог.
— Да и пес с тобой, — весело отозвалась сестра. — С тобой и твоей девкой. Обе вы дурки. Была б твоя царица поумнее хоть чуток, — проворчала она, понизив голос и любуясь камнем в перстне, который даже при свете неяркой свечи весь переливался, — так допрежь того, как своей жизнью распорядиться, про все сроки бы спросила. Глядишь, и не пришлось бы свои лета отдавать за то, чтоб дите пару месяцев лишних прожило. Все едино — ему и до осени не дотянуть. Однако дивно мне это, — пробормотала она себе под нос. — Как же это они обмен устроили, да так, чтоб никто и не сведал, — но потом, взвесив в руке оставленный ночными посетительницами мешок с приятно позвякивающими в нем серебряными монетами, решительно выкинула эту загадку из головы, поскольку пользы от нее никакой, а вот вред может выйти немалый…
Да и к чему ей царские тайны?
Радовало иное — будет теперь кому свои передать.
Глава 16
«ТАЙНА» ИСПОВЕДИ
А наутро Иоанн проснулся почти здоровый, разве что в теле была необычайная слабость, но оно и понятно. Он даже попытался встать с постели, но его тут же повело, потому пришлось несколько умерить прыть и посидеть, привыкая.
Зашедший в ложницу Феофил, будучи готов к встрече с покойником, остолбенело застыл прямо в дверях, разглядывая, как «покойник» сладко потягивается, сидя на постели. Однако не зря он обучался лекарскому мастерству в лучших университетах солнечной Италии. Мгновенно приняв радостный вид и напустив на лицо самую любезную из имеющихся у него в наличии улыбок, он удовлетворенно кивнул головой и заметил, вложив в голос максимум радости и уверенности:
— Я знал, что новое лекарство, кое я изготовил вчера для вас, непременно поможет, — но, подумав, что ни к чему наживать завистливого врага, тем более столько лет вместе, поправился: — Мы вдвоем с моим коллегой славно потрудились. Пока ваши несносные бояре весь день толкались и спорили у ваших дверей, мы уже знали, что вся их ругань совершенно напрасна, ибо править будет не Димитрий и не Володимер Андреевич, но вы и токмо вы, государь.
— Это сколь же я в небытие пребывал? — добродушно зевнув, осведомился Иоанн.
— Седьмиду, государь, — подобострастно склонившись, ответил Феофил и не удержался, чтобы не рассказать: — Тут на тебя монашеский сан хотели возложить, да я воспрепятствовал… — и добавил после паузы, опять-таки чтобы чего не вышло, да в откровенной лжи не уличили: — Бояре подсобили, хотя владыка Макарий и негодовал от такого непослушания.
— Стало быть, митрополит был подле моей постели? — уточнил Иоанн.
— Был, государь, был. И мнихи с ним были. У кого ряса в руке, у кого молитвенник с ножницами. Ну, для обряда.
— Выходит, мне не привиделось, — тяжело вздохнул Иоанн. — И много я ему наговорил?
— Всего не упомнишь, государь, — передернул тот плечами и замялся — как отвечать, чтобы царь не осерчал.
