В поход он выступил в конце ноября все того же 1549 года, взяв с собой родного брата Юрия, а также прихватив касимовского царя Шиг-Алея и всех знатных казанцев, державших в свое время руку Москвы, а потому и бежавших от воцарившегося Гирея. Оберегать Москву оставил двоюродного брата — Владимира Андреевича Старицкого.
Над тем, кого поставить воеводами, пришлось размышлять долго, еще в Москве. По всему выходило, что либо придется терпеть поражение, либо ломать пресловутое местничество, которое досаждало государю все сильнее и сильнее.
В самом деле, глупо ставить первым воеводой большого полка человека, о котором известно, что он все непременно завалит, потому что неспособен. А не ставить нельзя, потому что в его роду сплошные рюриковичи, а его прадед — действительно умница и незаурядный полководец — некогда был первым воеводой большого полка в нескольких походах у деда царя великого князя Иоанна Васильевича.
Плюс происхождение. Попробуй-ка назначить Курбского или Прозоровского выше князя Пенкова, и что сразу начнется? Плач и ропот, вопли и скрежет зубовный. Как это — потомка удельных ярославских князей, ведущих род от молодшего брата Михаила Моложского, ставить выше потомка великих ярославских князей, которые исчисляют в своих предках Василия Давидовича Грозные Очи, бывшего женатым вдобавок на сестре самого Ивана Калиты?!
Мало того что Пенков с места не сдвинется, так он еще бросится бить челом государю, что такое возвышение его младшего родича ему самому «потерькой чести» грозит. Теперь, дескать, его и все прочие станут «утягивать», понижая противу себя. И ведь не поленится, высчитает, на сколько именно мест Курбский должен быть ниже его. Хорошо, если на одно, пускай на два, а если больше, то тогда выходит, что Андрея и в другой полк рангом ниже не поставить, потому как — недостоин он даже этого, опять-таки исходя из его предков.
Ну, господь с ним, с Пенковым, его-то как раз можно и вовсе не ставить, а вот что, к примеру, делать с князем Димитрием Бельским, который старейший в Думе? Тоже проигнорировать? И опять же: поставив во главе всех ратей пускай умного и знатного князя Александра Горбатого-Шуйского, он вообще не смог бы приткнуть ни Алексея Адашева, ни его брата Данилу, ни Алексея Басманова, который хоть и изрядный льстец, но воевода первостатейный. Причина все та же — худородны они по своему отечеству и разница с тем же князем у них не в одно-два, а как бы не в целый десяток мест.
Рубить окончательно то, что давно сложилось, время еще не пришло, хотя и хотелось, но и поражение царя не устраивало, поэтому он, вызвав на всякий случай под Владимир митрополита Макария, чтобы воздействовать на строптивых еще и со стороны духовного владыки, объявил, что поход будет «без мест», то есть не будет считаться «в зачет» на будущее при определении служебного «отечества». Вроде бы все угомонились.
На сей раз погода ударилась в другую крайность — начались невыносимые холода. Зачастую те, кто был поплоше одет, попросту замерзали в пути от лютых морозов. Наконец добрались до Нижнего Новгорода, где произошло воссоединение всех частей армии, и 14 февраля шестидесятитысячное русское войско встало под Казанью. Государь разместился со своими людьми на берегу озера Кабана, касимовский Шиг-Алей и князь Димитрий Бельский с главною силою раскинули шатры на Арском поле, другая часть войска за рекою Казанкою, огнестрельный снаряд разгрузили в тылу — на устье Булана и Поганом озере. Изготовили туры и приступили к городу.
И вновь не заладилось. Казань хоть и представляла собой деревянную крепость, но не было навыков брать города, так что и здесь Иоанна постигла неудача. В результате дневного сражения и мощного артиллерийского обстрела множество людей в Казани погибло, включая даже сына крымского хана Челбака, но что проку, если городские ворота так и оставались запертыми — крепость упорно не хотела сдаваться.
Впрочем, причин для уныния не было.
— Не взяли сегодня — с божьей помощью одолеем ее завтра, а не выйдет, так через день или два, но мы ее все равно возьмем, — упрямо заявил Иоанн своим воеводам и… сглазил — бог отказался помогать русскому воинству.
Уже на следующий день началась оттепель, которая и не думала заканчиваться — в свои права вступила необычно ранняя весна. Сильные шквалистые ветры постоянно подгоняли к Казани одну свинцовую тучу за другой, и те старательно сыпали снегом, который из-за тепла до земли не доходил, истаивая еще в вышине и поливая осаждающим бесконечным дождем.
Артобстрел прекратился — порох отсырел, и пушки не стреляли. Вдобавок на реках взломался лед, а дороги превратились в непролазную грязную кашу, так что о подвозе продовольствия тоже оставалось забыть, обходясь тем, что имеется.
Пришлось возвращаться обратно, только на этот раз Иоанн первым делом отправил вперед большой полк и артиллерию, чтобы казанцы не смогли их отбить. Следом за ними, прикрывая отход, шел сам государь с легкой конницей. Шел неторопливо — пушки, постоянно застревавшие в грязи, изрядно тормозили продвижение — так что было время и полюбоваться красотами местности, и присмотреть местечко получше для выполнения своей давнишней задумки.
Мысль построить недалеко от Казани крепость пришла ему чуть ли не в первый день отступления, чтобы она стала у татар костью в горле. В памяти стоял рассказ Федора Ивановича о князе Василии, который именно для таких целей основал Васильсурск. Особо придумывать не пришлось, поступив согласно исконным дедовским и прадедовским традициям — ставить новые города в устье рек на том из берегов, что повыше.
Таковое вскорости сыскалось, едва они добрались до Свияги. Как только царь увидел высокую гору, называвшуюся — очевидно из-за своей формы — Круглой, как сразу понял — оно! Однако из опасения сглазить — хватит и Казани — не стал ничего говорить, а взяв на следующий день с собой Шиг-Алея вместе с его казанцами, князей Курбского и Александра Горбатого-Шуйского, Адашева и еще нескольких, ради которых он и объявлял этот поход «без мест», въехал на вершину горы и остался чрезвычайно доволен открывшимся видом, причем сразу во все стороны: и к Казани, и на восток, к Вятке, и на север, к Нижнему.
Город было решено назвать по имени самой реки — Свияжском. Тут же на Волгу, в Углицкий уезд, в отчину князей Ушатых, с повелением рубить лес для церквей и городских стен и немедля везти его на судах вниз по Волге, был отправлен дьяк Иван Выродков с боярскими детьми. Так что в конце марта Иоанн вернулся в Москву, ничуть не унывая от очередной неудачи. Да и некогда было ему ударяться в печаль — не успел передохнуть, как пришла весть о военных сборах крымского хана Сахиб-Гирея идти на Русь. И вновь пришлось выдвигать полки к южным рубежам, устраивать им смотр в Коломне и в Рязани. Правда, тревога оказалась ложной — ожидание врага до самой глубокой осени результата не дало.
Зато зимой вместо крымчаков явились ногайцы, дойдя до Мещеры и Старой Рязани. Воеводы Иоанна не сплоховали — били их везде, где находили, взяли много пленников вместе с одним из мурз по имени Теляк, так что обратно в степи вернулось меньше сотни. После зимнего погрома своих людей старый и мудрый бий ногайцев Юсуф, который доводился покойному Сафа-Гирею тестем, предложил Иоанну выдать свою дочь, оставшуюся вдовой, за Шиг-Алея.
