— Какова она по-твоему? В женки себе взял бы?
Иоанн даже закашлялся от возмущения.
— А ну как проснусь в нощи? Я ж с перепугу орать бы учал.
— А меж тем ее благосклонности домогались многие государи. На трон же она взошла, выйдя замуж за своего родного 12-летнего брата Птолемея XIII. Было ей тогда семнадцать годков.
— И как же митрополит ей дозволил за брата-то? Грех ведь, — удивился ученик.
— Это было еще до того, как Христос родился, — пояснял Федор Иванович. — Звали сию язычницу Клеопатра VII Филопатра, а римский пиит Гораций прозвал ее фатале монструм — роковой ужас.
— И впрямь ужас, — покосившись на монету, согласился Иоанн с неведомым Горацием.
— Плутарх же писал, что облик оной царицы дивно сочетался с редкостной убедительностью ее речей и великим чарованием…
— Ежели с чарованием, выходит, она ведьмой была?
— Сам ты ведьма, — уныло вздыхал Федор Иванович. — Просто она себя так вела, что надолго запоминалась каждому мужу, кой встречался на ее пути.
— Еще бы, — охотно согласился Иоанн. — Мне и то ее рожа враз запомнилась, хошь я ее токмо на одном рубле и видал. Лишь бы не приснилась, — добавил он, подумав.
— Сам ты — рожа! Великий цезарь, и тот прельстился ею и не устоял. Она его обворожила, — не унимался Карпов.
— Ну точно! Я же сразу почуял, что ведьма, — обрадовался бестолковый ученик, после чего Федор Иванович, махнув рукой, без особых прикрас перешел непосредственно к самому Гаю Юлию Цезарю.
Однако такой конфуз с думным дьяком приключался редко, а кроме того, Карпов всегда умел обстоятельно и точно ответить на любой вопрос. С Артемием же дело обстояло чуточку сложнее. Хотя тут он и сам был виноват. Он, да еще Федор Иванович. Последний даже побольше.
— Не дело пироги разбирать, коли хлеба нет, — приговаривал Карпов. — Допрежь учебы выучись мыслить, как оно да что. Вникать стремись, чтоб разобраться до тонкостев. Учить без понимания все равно что яйца в ступке пестиком плющить, чтоб они поплотнее легли.
— Да вопрошать не боись, — добавлял старец. — В учебе безгласну быть нельзя. Дитя не плачет — мать не разумеет. Откуда мне ведомо, что ты не уразумел, коль ты в молчании пребывать станешь. И бояться того, что недопонял, тоже не след. Никто за это надсмехаться над тобой не станет — на то она и учеба.
Не следовало приучать к этому Ивашку, ох, не следовало. Не княжеское это дело — думы думать. Поначалу-то тяжко у него выходило, со скрипом да с натугой, зато потом, когда пообвык, такие каверзные вопросы стал задавать, которые были способны поставить в тупик не только старца, но и епископа с митрополитом. Уже первый вопрос Ивашки чуть не вывел Артемия из себя. Уж больно его слушателю не понравилась случившееся с Каином и Авелем.
— Как же так? — удивлялся он вполголоса. — Господь ведь, когда выгнал их из рая, мясо вовсе вкушать запретил, а велел питаться им всяким произрастанием. Каин, как ему и сказали, хлеб растить начал. Авель же зарезал первородных от приплода и принес в жертву всесожжения. Выходит, он божий завет нарушил, а тот все равно его жертву принял. Получается, сам Авель Каина на убийство и соблазнил. У того-то как раз правильная жертва была, вот только ее почему-то не приняли на небесах. Конечно, ему обидно стало. Он все как велели делал, вышло же, что он плохой, а брат хороший. Разве это порядок?
Старец, склонив голову, лихорадочно размышлял. И впрямь, порядку получалось маловато. Как ни крути, а выходило, что этот долговязый юнец прав в своем удивлении и возмущении. Но если он прав, тогда кто же не прав?.. Кто? От таких мыслей его даже бросило в жар. Он искоса поглядел на Иоанна, который, не обращая на старца внимания, что-то искал в книге «Бытие». Не иначе как еще одну каверзу готовит. И точно.
— Вот тоже непонятно, — ткнул Иоанн в рукописный текст. — Тут ведь написано, что господь создал человека по образу и подобию своему.
— И что же? — сердито спросил Артемий, в то же время ощущая облегчение от того, что не надо отвечать на предыдущий вопрос.
— Стало быть, святые, кои плоть свою измождают, с божьим образом воюют? А почему ж они тогда святые?
— По образу и подобию — то про душу сказано, — после некоторого раздумия нашелся старец. — Про душу, но никоим образом не про плоть.
— Это у нас такая же душа, как у бога? — наивно восхитился ученик, и Артемий вновь потерял дар речи, да и что тут ответишь.
Скажешь: нет у бога души — кощунство. Не такая она, как у человека? А как же по образу и подобию? Пришлось, путаясь и невнятно бормоча, рассказывать про божью искру, коя и подразумевается тут, когда речь идет о подобии. Мямлил он долго, пока сам вконец не запутался настолько, что оборвал себя на полуслове, после чего спросил:
— Теперь понятно?
Иоанн неуверенно пожал плечами, но повторить не попросил.
«И на том слава богу», — облегченно вздохнул Артемий, заканчивая занятие, но на следующий день все повторилось, только теперь старец должен был пояснить, почему Ной оказался таким злым праведником: проклял Хама и Яфета лишь за то, что те немного посмеялись над ним, увидев его голого и пьяного.
— Сам же виноват, — убежденно доказывал он. — Вон у нас в Калиновке кузнец Охрим напьется и ходит по селу, песни горланя. Да так забавно, что над им все суседи смеются. Так что же он теперь — проклясть всех их должен?
— То соседи, а то — родные сыновья. Понимать должны, — поучительно заметил Артемий.
— Сынов-то, чай, еще жальчее должно быть, — ответил Иоанн. — Ну отругай их, коли они такие бестолковые, накажи как-то, а тот же сразу проклинать кинулся. — И немедленно делал глубокомысленный вывод: — Да у нас, выходит, в деревне все праведники, коли из-за такой малости детишек не проклинают, — и, почесав в затылке, добавил: — И не пойму я, как он узнал, что они смеялись над ним. Он же дрых без задних ног. У нас в Калиновке бабка Маланья и тверезая так храпит — из пушки не подымешь, а тут пьяный. Не иначе как опосля Сим на братьев своих донес, боле некому. А князь Воротынский сказывал завсегда: «Доносчику первый кнут». Вот и надо было с Сима начинать.
Вопросы плодились и множились. То Иоанн возмущался тем, что господь убил Эзру за то, что тот коснулся его ковчега.
— Он же поддержать его хотел, — бубнил обиженно, — чтоб как лучше.
— Нельзя касаться, — терпеливо пояснил Артемий. — Запрещено.
— А не поддержал бы, так тот бы вовсе свалился. Ковчег в грязи изгваздать лучше, что ли? — не уступал упрямец.
То ему не нравилась казнь, учиненная жителям Содома и Гоморры.
— Ну, те, кто большие — понятно. Раз его заповедь нарушили, так чего уж тут. А с дитями как быть? Ты же сам, отче, сказывал, что младенец не повинен еще ни в чем.
— Не было там детей, — в сердцах опрометчиво ляпнул Артемий и тут же, при виде удивленных глаз Иоанна, раскаялся в сказанном, но было поздно.
