— А дальше-то что было? Митрополит Макарий о том как дознался? — спросил Иоанн.
— А ты что же мыслишь — злата-серебра там в стене на один ларец было? — усмехнулся Палецкий.
— Ну-у, сундук али два.
— Куда там. Не один воз
[153] понадобился, чтобы отвезти их в Москву.
— Ого! — присвистнул Иоанн и уставился на князя, рядом с которым он до сих пор чувствовал себя робким несмышленым Подменышем. — А мне-то теперь как быть?
— Для начала запомни, что казна у тебя и впрямь пуста. Если бы не новгородское богатство — нам бы и венчание на царство не на что было бы достойно провести. И сейчас у тебя там тоже небогато. Однако Макарий упрям, а потому кус ему надобно кинуть, только не Новгороду. Как мыслишь — почему?
Выйдет, будто Иоанн, то есть я, и впрямь ее неправедно взял оттуда, коли ныне, яко тать, уличенный в сем злодеянии, возвертает, устыдившись, обратно, — ответил после некоторого раздумья Подменыш.
— Славно тебя Федор Иванович мыслить обучил, — отметил Палецкий. — Тогда и иное поведай — как далее поступишь?
— Поначалу надобно вызвать из Казенного приказа окольничего Адашева. Должен Олеша ведать — сколь привезли и сколь истратили. Потом уже и решать.
— А как возвращать мыслишь?
— Келейно, — быстро ответил Иоанн.
Дмитрий Федорович поморщился.
— То не главное, — заметил недовольно. — Мысли неспешно, тебя же никто не торопит.
На этот раз пауза длилась несколько минут.
— Их и вовсе возвертать нельзя — хошь Новгороду, хошь просто митрополиту, — наконец произнес Иоанн. — Кажись, лучшей всего станет, ежели я их яко вклад внесу. Выйдет, будто не возвертаю, но дарю, — и вопросительно посмотрел на князя.
Палецкий утвердительно кивнул:
— Пожалуй, так-то оно славно получится. И знаешь, государь, — произнес он с некоторым удивлением, — я ведь тебе иное хотел предложить, а ты сказал, и вижу — твое-то гораздо лучше.
А спустя две недели Алексей Федорович Адашев, выполняя царское поручение, ни с того ни с сего, безо всякого повода, привез в Троице-Сергиев монастырь семь тысяч рублей. Никогда до этого ни один из русских монастырей не получал такого богатого
[154] вклада, причем просто так.
С одной стороны, Подменыш не поскупился, но с другой, учитывая, что сокровища вывозили из Новгорода возами, — можно только догадываться, какую частичку получили иноки из, деликатно говоря, присвоенного богатства.
Однако преимущественно Иоанн предпочитал заниматься только веселыми делами, стремясь удоволить всех своих близких. Так, не далее как в ноябре, перед самым отъездом на войну с Казанью, сыграл он в Кремле веселую свадебку — оженил своего братца Юрия на дочери князя Палецкого Ульяне, чем в первую очередь доставил несказанное удовольствие и великую честь самому Дмитрию Федоровичу, который хоть так, но все же породнился с самим царем.
Трудно сказать, столь же сильно ликовала сама невеста, выходя замуж за глухонемого князя, пускай и родного брата государя всея Руси, но кто и когда в таком важном деле стал бы спрашивать бабу. Мало ли чего ей захочется.
Тем временем, пока Иоанн предавался утехам с любимой супругой, ближний круг продолжал увлеченно обсуждать то, что нуждалось в исправлениях на Руси. Молодости свойственно заниматься великими прожектами и планами, а в том кругу из стариков, как шутейно называли их за глаза, присутствовали лишь князь Палецкий — единственный, чья борода была с сединой, да следующий за ним по возрасту протопоп Сильвестр, который и вовсе не имел ни одного белого волоска — рано. Прочие свои бороды только отращивали, так же, как и чуть ли не самый юный изо всех — царь Иоанн Васильевич.
Презло в том кругу доставалось старому Судебнику, писанному во времена Иоанна III, изрядно времени тратили на рассуждения об иноземных делах, не оставляли без внимания устроение внутри державы, да и церкви перепадало порядком. В обсуждении последнего вопроса протопоп Сильвестр участие принимал редко — больше хмурился, когда заходила речь о нестроениях в ней, но, соблюдая справедливость — правду же рекли, хотя подчас и с перехлестом — с возражениями почти не встревал. Прочие же все говорили, говорили, говорили и искоса, в томительном нетерпеливом ожидании, поглядывали на государя, но тот продолжал согласно кивать и… помалкивать.
Однако шло время, и вот уже вязкая осенняя грязь слиплась в морозные комки, а затем их припорошил первый снежок. Анастасия Романовна, чтобы подольше не расставаться со своим супругом, попросилась на богомолье в Боголюбово, где был расположен женский монастырь в честь Покрова Пресвятой Богородицы — уж очень ей не хотелось оставаться в Москве, где все напоминало бы ей об отсутствующем супруге.
К тому же этой поездкой она убивала сразу двух зайцев. Во-первых, расставание с милым сразу переносилось еще на несколько дней, а во-вторых, ей не давало покоя то, что она никак не может понести от любимого. А как бы было хорошо стать тяжелой именно теперь, чтобы в первую же ночь признаться вернувшемся с победой государю, прижавшись к его горячему сильному телу и смущенно спрятав голову у него под мышкой, что она «непраздная».
Иоанна отсутствие ее беременности задевало мало — помнились слова отца Сильвестра о ложе, кое необходимо лишь для продолжения рода. Получалось, что как только Анастасия окажется в тягости — прощай пылкие объятия. К тому же он почему-то был уверен, что для зачатия нужно только выждать время, и оно непременно произойдет. То же самое в один голос твердили сведущие в этом деле опытные бабки-повитухи.
— С таким чревом ты, матушка-государыня, не одного — пяток, а то и поболе принесешь
[155], — уверяли они, но чрезвычайно набожной, а кроме того, еще и влюбленной Анастасии Романовне позарез требовалось как можно скорее осчастливить ненаглядного суженого наследником, а кто же еще может подсобить в таком деликатном деле, если не Богородица.
Катить по санной зимней дороге — самой ровной и самой быстрой на Руси — одно удовольствие. Лихо мчат свежие кони, весело звенят бубенцы на расписных дугах. В крытом возке тепло, а коли затекшие от долгого сидения телеса потребуют разминки, то и это в радость. Прыгай на коня да скачи себе, любуясь застывшей гладью реки, укутанным в снежное пуховое одеяло лесом и бескрайними просторами полей, да мало ли чем еще. Красота кругом неописуемая — аж сердце от ликования заходится.
