И вот теперь все летит к чертям из-за того, что профессор археологии и двое его подручных неизвестным способом истребили две с лишним дюжины матерых профессионалов, а один из Легатов оказался настолько глуп, что перевел деньги со счета связанной с ним фирмы на счет компании, из-за которой со всей очевидностью торчат уши «ХАМАСа». И теперь одной из сторон по Договору предъявлен ультиматум Конклаву — первый за 500 лет. Ультиматум может закончиться расторжением договора, а, значит, нарушением равновесия.
Выйдут иудеи, задумаются и мусульмане.
Деятельность Легиона во многом держится на традиции, но традиции рано или поздно становятся тяжким бременем для тех, кто соблюдает их вопреки голосу разума. Выход из Договора любой из конфессий — катастрофа, такой инцидент без внимания не оставят, а что именно предпримет Конклав, чтобы замять дело — неизвестно. В Легионе за ошибки на пенсию не отправляют, это Таччини знал не понаслышке. Жаль, что у Легиона нет официальной истории! Нет, не то, чтобы он боялся… Просто сама мысль, что он виновник второго за всю историю организации ультиматума, заставляла сердце замереть. Чувство было крайне неприятное, что-то на грани паранойи. Но ведь для паранойи были все основания. Сколько ликвидаций было проведено лично под его руководством? А ведь можно было предположить, что кто-нибудь когда-нибудь ликвидирует и его…
Таччини фыркнул.
Это же надо — придумать такую чушь! Он — один из столпов Легиона, один из немногих, кто знает о существовании Конклава. Посредник между членами Конклава и легатами! Да от него зависит сам механизм функционирования организации! Кто же станет убивать человека, который практически безупречно руководил Легионом столько лет! Из-за одной ошибки? Да никогда!
Он снова отхлебнул из бутылочки с минералкой, стараясь освежить пересыхающий от страха рот.
Ну, когда?! Когда, наконец-то, рассосется эта безумная пробка!?
Он переместил ногу с педали тормоза на педаль газа и не сразу понял, что сделал это не чувствуя ноги. Она внезапно онемела ниже колена. «Ситроен» клюнул носом и Таччини чудом не въехал в багажник едущему впереди такси. Ощущение тепла вернулось в ногу, по бедру пробежали иголочки. Тысячи маленьких крабиков, царапая кожу острыми коготками, промчались по паху, по животу, потоптались по груди и вдруг, превратившись в огромную клешню, схватили итальянца за сердце.
Он хотел крикнуть, но не смог — вторая клешня сжала горло.
Таччини рванул воротник рубашки.
Галстук душил его, но распустить узел одной рукой он не смог и бросил руль. «Ситроен» начал смещаться вправо под пронзительные сигналы соседних машин. Раздался скрип сминаемого металла, со звоном разлетелась разбитая фара.
Итальянец, наконец-то, разодрал галстучную петлю, но дышать легче не стало. Он сипел, перед глазами была уже не забитая машинами набережная, а мешанина цветных пятен. В ушах бились не гудки обезумевших в истерике клаксонов, а звучали торжественные трубы, звавшие его куда-то. Он уже не боялся… Совершенно не боялся. Было даже радостно…
Таччини рухнул грудью на руль, вытаращив налитый кровью глаз. Сердце его сделало еще несколько ударов и, задрожав, замерло насовсем. «Ситроен» продолжал ползти поперек дороги, расталкивая машины, пока не ударился в ограждение.
К остановившемуся автомобилю побежали люди.
Когда один из рассерженных французов распахнул дверцу и схватил Таччини за плечо, тот сломанным манекеном вывалился из салона, подставляя синее от асфиксии лицо беззаботному парижскому небу.
Притормозивший в нескольких шагах от места аварии мотоциклист повернулся к мертвецу непроницаемым черным забралом шлема, постоял секунду, словно фотографируя картинку, и снова поехал вперед, ловко проскальзывая между машинами.
— Объект отбыл, — сказал он в микрофон hands free. — Можно отправлять письмо с приглашениями.
И письмо действительно ушло. Правда, приглашений в нем не было. Был лишь несколько слов, зашифрованных программой PGP.
Пройдя через несколько анонимайзеров, перепрыгивая с континента на континент и в результате описав почти полный круг вокруг земного шара, послание наконец-то попало по назначению.
Уже расшифрованным письмо распечатали на веленевой бумаге, положили в красную кожаную папку.
На бумаге были слова, понятные тому, кто ждал этого известия.
“Цепь разорвана”.
Цепь действительно была разорвана. Но это не означало, что Легион остался без связи с Конклавом и прекратил действия.
Это просто означало, что на месте Таччини появился другой человек.
Глава 18
Иудея. Ершалаим
Дворец Ирода Великого
30 год н. э.
Пилат отказался от утренней ванны, хотя воду для нее слуги согрели. Хотелось взбодриться. Он разделся догола и вымылся в тазу, а потом приказал окатить себя из ведер с ног до головы. За ночь вода в акведуке остыла и обжигала кожу не хуже кипятка. После обливания прокуратор почувствовал себя окончательно проснувшимся, бодрым и сбросившим лет этак десять-пятнадцать.
Живя в Кейсарии, он по утрам плавал в море, легко проплывая четверть лиги, а иногда и больше, но в Ершалаиме приходилось довольствоваться умывальней. Благо, построенный его стараниями водопровод давал городу чистую, без запаха питьевую воду, и Ершалаим не страдал от безводья даже в самые знойные месяцы. А ведь сколько шума было по этому поводу в свое время! Да, часть денег на постройку акведука было взято из храмовых пожертвований! Ну и что? Вполне логично было оплатить воду для евреев еврейскими деньгами. Храм от этого не обеднел, римская казна сэкономила приличную сумму, да и сам Пилат стал чуточку, на самую малость, богаче.
Прокуратор ухмыльнулся, растирая покрасневшую кожу куском полотна.
Тогда в столице начались волнения, неизвестно откуда появились зелоты, смущавшие речами народ. Пошли слухи, что Пилат прикарманил себе все содержимое сокровищницы, и кончилось все тем, что пришлось пустить в ход бичи. Немало народу пострадало в те дни, некоторых пришлось даже убить, но город не полыхнул восстанием, перетерпел очередное унижение, а через месяц воду с водовода брали все, даже самые недовольные.
Дикий, фанатичный народ, не способный отличать благо от зла! Противиться Риму — это противиться прогрессу, но разве здесь это понимают?
Завтрак для него уже был накрыт на террасе, и Пилат с удовольствием поел — все-таки повар-финикиец, который сопровождал прокуратора во всех путешествиях, был мастером своего дела. Прокула к столу не вышла, наверное, еще спала. У Пилата не было времени прохлаждаться. Предпраздничный день мог оказаться слишком коротким для множества дел, которые ему предстояло завершить.
Едва он омыл руки в лимонной воде, как появился молодой секретарь, которого здесь называли скриба.
— Пришел Каиафа, прокуратор, — негромко сообщил он, склонив голову в знак уважения.
