— Нет, только что подошел. Раздумывал…
— О чем? — с еще большей подозрительностью спросил Гонсевский.
— Да чем стучать в дверь, — флегматично пояснил камердинер. — Шкатулку можно попортить, а кувшин — разбить. Разве что лбом? Он у меня крепкий!
Гонсевский, а за ним и Исаак Масса расхохотались.
— Находчивый у вас слуга, — заметил купец.
— Да, звезд с неба не хватает, зато готов за хозяина лоб расшибить, — продолжал смеяться Гонсевский, глотая прямо из кувшина кисленький напиток. — Я беру весь твой товар, купец, и принеси мне еще те ткани, что обещал.
— В следующий раз я непременно вам покажу изумительные кружева из Брабанта, — поклонился гость.
Вечером, как и обещал, Маржере вновь был в лавке голландца. Его встретила жена, такая же маленькая и пухленькая, как и сам хозяин.
— Исаак еще не приходил! — сообщила она встревоженно. — Может, поляки пьяные напали? Вон как они буйствуют на улицах!
Маржере, делая вид, что слушает болтовню женщины, тревожно думал: неужели купца схватили? Хотя Масса — такой осторожный и ловкий малый. Он было повернулся, чтобы уйти, как едва не столкнулся с вбежавшим в лавку запыхавшимся толстяком.
— Прошу извинить меня, господин полковник! Такая клиентура привередливая пошла. То не этак, то не так! Клара, приготовь бутылочку вина для нашего высокого покровителя! Мы пройдем в заднюю комнату, а ты побудь здесь!
Видно было, что важные вести буквально переполняют негоцианта, и он за руку потащил Маржере к двери, ведущей на семейную половину. Плюхнувшись за стол и сделав жадный глоток из венецианского бокала, он испуганно уставился на Маржере, причитая:
— Что будет, что будет!
Тот неторопливо цедил вино из своего кубка, бесстрастно глядя на взволнованное лицо собеседника.
— Хорошо, что я сам пришел сюда. Представляю, какой переполох ты бы учинил, если бы появился в казарме с таким лицом!
— Заговор, боярский заговор! — выпалил Исаак.
— Я знаю, — столь же бесстрастно заметил Маржере. — Кто во главе?
— Шуйский, Голицын и Татищев. Я их застал всех вместе! Они очень обрадовались поддержке Сигизмунда…
— Это Гонсевский тебе сказал? — быстро спросил француз. — Так я и знал. Сегодня на приеме он вел себя вызывающе, будто вел дело к войне… Что он еще велел передать боярам?
— Что постарается, чтоб поляков не было, когда заговорщики придут в Кремль. Но еще больше их обрадовало, что не будет твоих алебардщиков…
Маржере вскочил как выпрямленная пружина:
— Гонсевский выжил из ума! Я за Димитрия их всех уничтожу.
Масса опустил голову и печально вздохнул.
— Что ты вздыхаешь?
— Гонсевский предвидел и это. Он сказал: «Передай Маржере, что царь будет знать о его службе Сапеге!»
— Димитрий не поверит. Он меня любит!
— Гонсевский сказал, что у него есть твои письма. Те, что я отвозил в Литву.
Полковник плюхнулся, загремев шпагой, на лавку.
— Это ловушка. Что же мне делать?
— Хочешь дружеский совет? Тебе надо заболеть в этот день.
— Они же его убьют!
— Голицын сказал, что, если Димитрий докажет, что он действительно царский сын, ни единого волоса не упадет с его головы. А если самозванец, отправят в монастырь.
— Ты не веришь, что он подлинный сын Ивана Жестокого? — воззрился на купца Маржере.
— Не только не верю, а точно знаю, — хитро улыбнулся Исаак.
— Каким образом?
— Вот на этом самом месте сидел недавно Басманов.
— Ну и что?
— Он любезно согласился попробовать нового заморского вина. Крепче водки. Ром называется. Так вот, когда Басманов выпил изрядно, то начал меня было выспрашивать, нет ли каких слухов среди купцов о царе-батюшке. Я так осторожненько сказал, будто действительно ходят разговоры среди приезжих о самозванстве Димитрия. И он вдруг говорит, что Димитрий не тот, за кого себя выдает. Но он наш государь, и мы все обязаны ему служить! Вот так-то!
— Может, он хотел тебя проверить? Басманов хитер! — возразил Маржере. — А я верю, что он царевич.
— Почему?
— Я много повидал государей разных. У Димитрия властвовать — в крови. Так не может себя вести простой смертный.
— Значит, твоему Димитрию ничто не угрожает?
— Не верю я в клятвы бояр! — усомнился Маржере.
— А куда им деваться? — горячо заспорил Исаак. — Ведь они все присягали ему. Что они народу скажут?
— Они и Федору присягали. Тот же Голицын, который потом был среди его убийц.
— Среди заговорщиков не только Голицын. Есть и благородные люди, что не позволят…
Маржере с сомнением продолжал качать головой, затем поднес бокал ко рту, дрожащая рука выбила на зубах стеклянную дробь.
— Когда?
— В свадебную ночь. Хотя у них не все готово. Они ведут переговоры с новгородским войском. Воеводы Катырев и Бельский, недруги Димитрия, позаботились, чтоб в ополчение попали им недовольные. Шуйский тайно поехал к новгородцам. Они должны будут в ночь заговора поменять все стрелецкие посты на всех воротах города и Кремля.
…Их императорские величества тем временем в беззаботном веселии готовились к свадьбе.
Нетерпение заставило Димитрия сделать еще одну непоправимую ошибку: свадьбу он назначил на четверг, накануне Николина дня. Бояре, обычно строптивые, на этот раз смолчали. Не к добру! Зато новгородцы по их навету уверились точно: на троне — антихрист!
Затемно, при свете литых свечей, которые несли сто московских слуг, Марину перевезли в царские чертоги, а в час дня по всей Москве затрезвонили колокола. Широко распахнулись тяжелые железные двустворчатые двери Фроловских ворот. Однако стрельцы пропускали с выбором: только именитых бояр и дворян, польских панов со слугами да нарядно одетых купцов. Простой люд, тоже принарядившийся, толпился на Красной площади, питаясь слухами.
— Слышь, сначала повели царя и царицу в Грановитую палату.
— А почему не в храм?
— Отец Федор, духовник царский, должен благословить корону царицы и бармы.
— А потом?
— Патриарх с митрополитами отнесет их в Успенский собор, где будет венчание…
Из Кремля донеслись пронзительные звуки труб и удары в барабаны.
Толпа заволновалась:
— Идут, идут!
Исаак Масса, пробившийся в первые ряды, крутил головой, жадно впитывая впечатления от красочного зрелища. Дорожка от Грановитой палаты до собора была устлана красным голландским сукном, которое продал предприимчивый негоциант в казну. Поверх сукна в два полотнища была уложена сверкающая на солнце темно-коричневая турецкая парча.
