— А обогнать мы их не можем? Только чтобы незаметно?
— Ежели лесом напрямки пойдем, а там через горушку, то сможем. Только пеши придется идти, там верхом не проехать через бурелом.
Уговаривать никого не надо было. Все горели желанием побыстрее повстречать поляков.
…Отряд Лисовского, огибая невысокую, но длинную гору, растянулся почти на версту. Полковник оглянулся и самодовольно покрутил ус: «Добыча изрядная!» Впереди, где дорога снова уходила в лес, он увидел несколько всадников, скачущих навстречу.
«Не иначе царский гонец! — догадался Лисовский. В нем пробудился азарт охотника: — Попался, голубчик! Сейчас пощекочем тебе ребра!»
Всадники тоже увидели польский отряд, на мгновение замешкались, затем повернули своих коней назад.
— Гусары, за мной! — закричал Лисовский, ударив своего коня нагайкой по крупу. — Ату их, ату!
Отоспавшиеся всласть на крестьянских лавках гусары рванули за ним, а кое-кто резво начал обходить.
«Пусть разомнутся мальчики!» — добродушно ухмыльнулся Лисовский и только крикнул:
— Гонец мне нужен живым!
Вся кавалькада углубилась в лес, оставив обоз плестись хвоим ходом под охраной небольшого числа жолнеров, удобно расположившихся на санях и играющих в зернь.
[52] Когда и обоз полностью въехал в лес, перед передней лошадью вдруг с треском завалилась огромная сосна, перегородив дорогу. Не успели жолнеры очухаться от неожиданности, как из-за деревьев выскочили ратники с рогатинами. Пришедшие в себя мужики помогали вязать жолнеров.
— А теперь поворачивайте назад, к дому! — скомандовал один из ратников.
— С этими че делать? — спросил один из мужиков, крутя в руках трофейный палаш.
— Оставьте здесь, на снегу, — сказал старший из ратников, но поглядел на лица мужиков и вспомнил виденное утром село. — Делайте что хотите! Только чтоб шума не было. А нам пора туда. — Он показал в глубь леса, откуда слышалась канонада.
— Мы с вами!
Несколько десятков мужиков вскоре догнали ратников, на ходу вытирая об армяки окровавленное оружие.
— Крысы! — хрипло произнес один из них. — И смерть им — крысиная, безголовая.
…Гусары почти настигли беглецов, когда те вдруг бросились врассыпную по обе стороны дороги. Пока удивленные ляхи крутили головами, раздался залп из пищалей.
— Засада, панове! — крикнул Лисовский, нагоняя их. — Скорей назад.
Но было поздно: и спереди и сзади им преградили путь сосны, а из-за деревьев молча приближались ратники с рогатинами и саблями. Откуда-то сверху посыпались стрелы. Стреляли с верхушек деревьев.
— Спешиться! — скомандовал Лисовский. — Открыть огонь!
Но выстрелить успели немногие, завязалась рукопашная. Гусары, искусные фехтовальщики, успешно отбивали сабельные удары и наносили ответные. Но против широких и острых лезвий рогатин им пришлось туго. Вскоре все было кончено — дорога и лесная поляна вокруг были устланы трупами. Русских полегло около сотни, поляки — практически все.
— Найдите Лисовского! — приказал Пожарский.
Однако нашли только голубой шелковый, на беличьей подкладке плащ Лисовского и меховую шапку, брошенные в кустах. Видимо, полковник, поняв, что дело худо, накинул на себя плащ кого-то из убитых и выскользнул из окружения с несколькими наиболее близкими ему людьми.
— Оборотень, как есть оборотень! — крестясь, произнес Болтин.
— Ничего, рано или поздно достанем! — уверенно сказал Пожарский. — Славно сегодня потрудились. Молодцы нижегородцы, воистину — не уродцы!
Вернувшись в Высокое, князь вернул награбленное владельцам, а отбитый у поляков обоз с рязанским хлебом взял с собой, в Москву. В Коломну он решил не заезжать, оставив спесивого боярина с носом.
— А то, глядишь, себе припишет победу над Лисовским!
Царю-государю и великому князю Димитрию Ивановичу всея Руси бьют челом и кланяются сироты твои, государевы, бедные, ограбленные и погорелые крестьянишки. Погибли мы, разорены от твоих ратных воинских людей, лошади, коровы и всякая животина потеряна, а мы сами жжены и мучены, дворишки наши все выжжены, а что было хлебца ржаного, и тот сгорел, а достальной хлеб твои загонные люди вымолотили и развезли: мы, сироты твои, теперь скитаемся между дворов, пить и есть нечего, помираем с женишками голодною смертью…
Из челобитной крестьян Тушинскому вору
И переменились тогда жилища человеческие и жилища диких зверей: медведи, волки и лисицы стали обитать на местах сел человеческих, и хищные птицы из дремучих лесов слетались над грудами человеческих трупов, и горы могил воздвигли на Руси.
«Сказание» Авраамия Палицына
Пока Пожарский вел обоз в Москву, расторопный коломенский воевода, прослышав от лазутчиков о его победе, чтобы избежать укоризны, примчался с доносом к государю, деи, Пожарский не по чину вознесся, ослушался государева указа, самовольно бросил Коломну, уйдя неведомо куда.
Доносительство было мило государеву сердцу, поэтому он лишь пожурил воеводу за трусость, явно им проявленную при появлении неприятеля, а Пожарскому, поздравив его нехотя с боевой удачей, выговорил за неуважение к старшему. В душе Шуйский был рад такому исходу: не надо было тратиться на награждение победителя.
Но как ни старались умалить Пушкин да Дмитрий Шуйский значение совершенного князем, вся Москва заговорила о Пожарском как о замечательном воине, которому удалось разбить наголову, будучи в меньшинстве, польских гусар, да еще во главе с полковником Александром Лисовским, имя которого приводило в трепет многих русских воевод.
Назначение на пост воеводы князь Пожарский получил 8 февраля 1610 года. Дмитрий Шуйский, ведавший по-прежнему Разрядным приказом, вручая ему доверительную грамоту, заметил:
— Крепостца у Николы Зараского
[53] невелика, но для обороны способна. Людей тебе не дадим, все, что было, — у Скопина. Рассчитывай на себя. Места тебе знакомые.
Говорил на этот раз Шуйский-младший без издевки, а вроде бы даже уважительно. Пожарский поблагодарил за честь, только поинтересовался, сколько ратников в крепости.
— Две сотни стрельцов да дети боярские окрест, кто, конечно, остался.
Последнее было сказано с известной долей сомнения.
Сборы были недолги. Вся семья Пожарских в это тревожное время жила в Москве, в своем доме у Сретенских ворот. За время осады князь приказал укрепить тын вокруг подворья новыми толстыми бревнами, превратив его в небольшой острог.
— Зачем зван был во дворец, князюшка? — живо поинтересовалась мать, Мария Федоровна, когда Дмитрий, не задерживаясь в горнице, сразу пошел на женскую половину.
