— Три славных парня, — сообщил он мне. — Два на руль и паруса, один на кухню и остальное. Только за одного из них я не могу ручаться, но слышал, что он хороший моряк и в темноте видит, как сова.
Почему это было столь необходимым качеством, я спросить не удосужился. Я был рад, что команда на борту. Они казались не молодыми и не старыми, просто три моряка. Один высокий и худой, второй здоровенный, как бык, третий был одет в такую громоздкую штуковину, что он, должно быть, с трудом доставал руками до скреплявших ее тесемок. Заинтересовавшись, я подошел к нему поближе и увидел, что на нем что-то вроде жилета, каждый дюйм которого покрыт пробкой. Куски пробки были нашиты рядами вплотную и перекрывали друг друга. Так что он походил на гигантскую сосновую шишку.
Он явно гордился своим произведением. Широчайшей улыбкой поощрил он мой интерес к своему пробковому жилету и произнес:
— А вот парень, которого боится Требуха.
— Боится что? — Я не понял, при чем тут это шотландское кулинарное чудо, фаршированный рубец.
— Требуха! Капитан Кроу. Он ведь как есть надутая старая кишка, набитая потрохами, пудингом и кровью, — пояснил он. — Но я еще не видел этого старого хрена таким кротким, воркующим, как голубок, бегающим по разным поручениям. — Он клюнул носом, очень похоже подражая голубю, и я не смог удержаться от смеха.
Ему очень понравилась собственная шутка.
— Все отлично, так держать! — одобрил он и добавил: — Но все же лучше его не злить. У-у, он становится сущим чертом, когда взбесится.
— Уже убедился.
— И еще убедишься, если он тебя застанет здесь. — Он скрипнул пробками, вытянувшись, чтобы посмотреть, нет ли поблизости Кроу, и проговорил, передразнивая шотландский акцент капитана: — Па-а местам, ленивые бестии!
Я вернулся к своим накладным, матросы занялись парусами. Когда капитан вышел на палубу, я остановил его.
— Капитан Кроу, — я указал на матросов, — кто этот человек?
— Э? Который?
— Ну тот, с пробками.
— Эть, только-то Томми Даскер. — Капитан засмеялся. — По кличке Дашер
1.
Кличка ему подходила. Его волосы не были собраны в привычную смоленую косичку, а, распущенные по плечам, колыхались от легкого ветерка, лицо оживляли тонкие усы и бакенбарды. Зубы сверкали, как полированные камни. Ноги его проворно двигались, но верхняя часть туловища была страшно неуклюжа.
— Ходил я с ним раньше. Хороший матрос.
— А зачем на нем пробки?
— Дашер боится воды.
Я не поверил своим ушам.
— Моряк боится воды?
— Эть, да еще как! Странно, правда?
Больше он ничего не сказал. Что-то вдруг срочно потребовало внимания капитана, и я не видел его до вечера, когда «Дракон» был уже готов к отплытию.
Паруса взвились, со скрипом и стоном «Дракон» ожил, словно расправив крылья. Ветер стал его дыханием, раздался вздох, и он пошел вниз по реке, наконец вырвавшись из плена. «Дракон» дрожал от нетерпеливого желания встретиться с морем.
За нами садилось солнце, мы скользили по приливу мимо пристаней и складов, люди на берегу останавливались и смотрели нам вслед. Но ветер был очень слаб и после заката стих вовсе. Прилив, усилившись, грозил снести нас обратно, поэтому мы бросили якорь в Дюнах, чтобы дождаться ветра.
Я стоял на корме и смотрел, как темнеет море. Далеко к западу я заметил белые гребни, хотя ветра не было и там. Когда капитан Кроу с деревянным ящиком в руке вышел на палубу, я указал на эти буруны на западе и спросил его, что они означают.
— Банка Гудвина, — сказал он, едва бросив взгляд в ту сторону. — Вишь ты, прилив прет сквозь пески.
Я оперся о поручень и смотрел на буруны. Вода вздымалась, иногда чернея, иногда сверкая, если ее касалось заходящее солнце. Волны походили на спины гигантских змей. Мне почему-то казалось странным, что они движутся, даже в этот час, как живые. Я вспомнил о тринадцати разбившихся кораблях, о сотнях моряков, погибших вместе с ними. В сумерках я услышал стоны мертвецов.
Вначале они были едва слышны, затем переросли в ужасный вой, заставивший меня задрожать. Но, когда я обернулся, не смог сдержать смех.
Капитан Кроу вытащил свою волынку. Деревянный ящик стоял пустой, с открытой крышкой, на палубе, а в руках капитана находился этот инструмент, похожий на пятирогое животное, которое он медленно убивал. Глаза его вдруг оказались неожиданно большими, щеки раздувались, и без того красное лицо покраснело еще больше. Он зашагал со своим инструментом, и вопль превратился в мелодию.
Команда вышла из каюты на палубу и уселась вокруг кабестана, якорного ворота, слушая капитанскую музыку. Дашер сидел в середине, похожий на карнавального толстяка в своем пробковом наряде. Я увидел искры кремня, тление трута и затем успокаивающее мерцание трубочного табака. Музыка парила среди парусов и устремлялась к морю. Эта была печальная мелодия, наполнявшая меня желанием сидеть на носу с командой, быть таким же простым моряком.
Закончилась одна мелодия, началась другая. Эта была быстрой и веселой, Дашер поднялся, чтобы сплясать. Он прыгал и топал, руки то в бока, то за спину, кружил у кабестана, а остальные хлопали в ладоши. Грациозен и комичен был танцующий Дашер.
Я подумал, всегда ли он боялся моря. Сейчас казалось, что он искренне весел и предвкушает радость морского приключения. Да, «Дракон» — счастливое судно, думал я, жаль, что путешествие на нем будет таким коротким. Но я ошибся в обоих своих предположениях.
Наступившее утро не принесло желанного ветра. Солнце было громадным и ярким, воздух словно застыл. Вдали, за банкой Гудвина, я видел паруса торговых и военных судов, хлопавшие под порывами ветра. Некоторые направлялись к реке, но их гнал бриз, который не долетал до нас.
— Что случилось с ветром? — спросил я капитана. — Не могли бы вы высвистеть его к нам?
— Экх, ветер… Это не ветер, это «Дракон», — загадочно высказался Кроу, тронув поручень капитанского мостика. — Он ждет чегото, м-да… Время тянет, вишь ты…
Суда подходили в Дюны в течение всего дня. Ветер пригонял их сюда и здесь оставлял с повисшими парусами. Потеряв ход, они бросали якорь. К вечеру вокруг нас сомкнулось кольцо парусников. Все они ждали, как стадо овец на пастбище, повернув носы к приливу.
Я ужинал один, сиденье еще хранило чье-то тепло, а каша была холодной. К тарелке прилипли остатки недоеденного ужина. Из носового кубрика доносился смех, а мне было не до веселья. Я направился в свою крошечную каюту, собираясь черкнуть пару слов отцу.
Захватив бумагу, перо и бутылку чернил, я направился наверх, чтобы посидеть на вечернем солнышке. Но до палубы я так и не дошел.
Дверь в капитанскую каюту в конце коридора была приоткрыта. Сквозь щель я видел, что Кроу сидит на койке, глядя в иллюминатор. Пальцы его ощупывали корпус судна, гладя изгиб массивного ребра шпангоута. В каюте никого больше не было, но капитан Кроу говорил. Голос был слишком тих, чтобы я услышал хоть слово, но он не молился, это я понял совершенно точно. И он не разговаривал сам с собой. Оставалось предположить, что он беседовал с «Драконом».