Что же там произошло? Не нагрянула ли полиция с новым обыском, не арестовали ли Бриджету, де Водреля и его дочь? Или же, не желая, чтобы ее отец хотя бы день оставался под кровом семьи Моргазов, Клара увела его оттуда, еще такого слабого, несмотря на опасности, которые его подстерегали? А сама Бриджета тоже бежала из «Запертого дома», раз ее опозоренное имя стало всем известно?
Все это со скоростью молнии пронеслось в голове Жана, и он уже собрался было рассказать аббату Джоану о том, что произошло в «Запертом доме» после битвы у Сен-Шарля, но тот, наклонившись к его уху, прошептал:
— Слушай меня, Жан. Здесь с тобой не брат, а священник, который пришел напутствовать осужденного на смерть. Только поэтому комендант форта дал мне разрешение пройти к тебе в камеру. Мы не можем терять ни минуты!.. Тебе надо сейчас же бежать.
— Сейчас же, Джоан?.. Но каким образом?
— Ты переоденешься в мое платье и выйдешь отсюда под видом священника. Мы так похожи, что никто не заметит подмены. К тому же сейчас ночь, и, проходя по коридору и внутреннему двору, ты будешь едва освещен фонарем. Лицо у тебя будет скрыто полями шляпы, тебя нельзя будет узнать. Когда мы поменяемся одеждой, я встану в глубине камеры и позову сержанта. Он придет открыть дверь, как мы условились. Ему приказано проводить меня к воротам... А проводит он — тебя...
— Брат, — ответил Жан, схватив Джоана за руку, — как ты мог подумать, что я соглашусь на такую жертву?
— Так надо, Жан! Твое присутствие среди повстанцев сейчас нужнее, чем когда-либо.
— Так они не отчаялись, Джоан, в успехе национального дела после своего поражения?
— Нет! Они собрались на острове Нейви на Ниагаре и готовы начать борьбу снова.
— Пусть же выступают без меня, брат. Успех нашего дела не зависит от одного человека. Я не позволю тебе рисковать жизнью, чтобы спасти меня...
— Разве это не мой долг, Жан?.. Разве мы достигли своей цели?.. Нет!.. Мы не смогли даже умереть, чтобы искупить зло...
Слова брата глубоко тронули Жана, но он не сдавался.
— Послушай, Жан! — продолжал Джоан. — Ты боишься за меня, но что мне грозит? Завтра, когда меня обнаружат в этой камере, что мне могут сделать? Ничего! На месте осужденного окажется бедный священник, ну что ему, думаешь, могут сделать? Разве что отпустить...
— Нет!.. Нет! — протестовал Жан, отчаянно борясь с собой.
— Довольно спорить! — отрезал Джоан. — Тебе надо уйти отсюда, и ты уйдешь. Исполни свой долг так же, как я исполнил свой. Ведь ты один настолько популярен, чтобы вызвать всеобщий подъем...
— А если они обвинят тебя в том, что ты способствовал моему побегу?
— Мне не вынесут приговора без суда, — ответил Джоан, — без приказа из Квебека, а это займет несколько дней!
— Несколько дней, брат?
— Да, а ты тем временем присоединишься к товарищам на острове Нейви и приведешь их в крепость Фронтенак, чтобы освободить меня...
— Но остров Нейви в двадцати милях от крепости Фронтенак, Джоан! Я не успею...
— Так ты упорствуешь, Жан? Что ж, до сих пор я тебя уговаривал. Теперь я приказываю. С тобою говорит уже не брат, а служитель Бога. Если тебе суждено умереть, так умри, сражаясь за наше дело, иначе ты не исполнишь долга, который лежит на тебе. Впрочем, если ты откажешься, я объявлю, кто я такой, и аббат Джоан падет под пулями рядом с Жаном Безымянным!..
— О брат!
— Уходи отсюда, Жан!.. Уходи! Этого хочу я! Этого хочет наша мать!.. Этого хочет твое отечество!
Жану, убежденному страстной речью Джоана, ничего не оставалось, как повиноваться. Надежда возвратиться через пару дней к форту Фронтенак с несколькими сотнями патриотов развеяла его последние сомнения.
— Что ж, я готов, — сказал он.
Обмен одеждой занял немного времени. В облачении священника Жана было очень трудно узнать.
Потом братья немного поговорили о политической ситуации, об умонастроениях после недавних событий. Наконец аббат Джоан сказал:
— Сейчас я позову сержанта. Когда он откроет дверь камеры, ты выйдешь и пойдешь следом за ним по коридору, который он будет освещать своим фонарем. Когда вы выйдете из блокгауза, тебе останется лишь пересечь внутренний двор — примерно шагов пятьдесят. Ты дойдешь до караульни, она справа от стены. Проходя мимо, отвернись. Когда минуешь ворота, спустись вниз и иди вдоль берега до опушки леса, что в полумиле от форта. Там ты найдешь Лионеля...
— Лионеля?.. Юного клерка?..
— Да, он сопровождал меня сюда, и он проведет тебя до острова Нейви. Обними же меня в последний раз!
— Брат мой! — прошептал Жан, кинувшись в объятия Джоана.
Час настал. Джоан громко кликнул сержанта и отступил в глубь камеры.
Сержант открыл дверь и, обратясь к Жану, лицо которого было скрыто широкополой шляпой священника, спросил:
— Вы готовы?
Жан утвердительно кивнул.
— Идемте!
Сержант взял со стола фонарь, дал Жану выйти и снова запер дверь камеры.
В каких терзаниях провел Джоан следующие несколько минут! Что произойдет, если в коридоре или во дворе в тот самый момент, когда там будет проходить Жан, окажется майор Синклер, если он остановит его, станет спрашивать, как вел себя заключенный? Подмена будет обнаружена, узника немедленно расстреляют! А потом может статься, что уже начаты приготовления к казни, что гарнизон форта уже получил распоряжения от коменданта и сержант заговорит об этом с мнимым священником, провожая его. Тогда Жан непременно захочет вернуться в камеру: он не допустит, чтобы вместо него погиб брат!
Приложив ухо к двери, аббат Джоан стал прислушиваться. Биение сердца едва позволяло ему уловить доносившиеся снаружи звуки.
Наконец до него долетел приглушенный лязг. Джоан упал на колени, благодаря Бога.
Это с грохотом закрылись ворота.
— Свободен! — прошептал Джоан.
Жана действительно не узнали. Сержант, шагавший впереди с фонарем в руке, проводил его через внутренний двор до ворот крепости, не заговорив с ним. Офицеры и солдаты еще не знали, что через час приговор должен быть приведен в исполнение. Дойдя до слабо освещенной караульни, Жан отвернулся, как ему посоветовал брат. Когда он уже собирался пройти в ворота, сержант спросил его:
— Вы еще вернетесь, чтобы напутствовать осужденного?
— Да, — кивнул Жан.
Еще миг, и он вышел за ворота.
И все же Жан удалялся от крепости Фронтенак очень медленно, словно какая-то нить привязывала его к тюрьме — нить, которую он никак не решался порвать. Он стал упрекать себя за то, что поддался уговорам брата, что ушел вместо него. Только теперь все опасности этой подмены предстали перед ним с ужасающей ясностью. Он говорил себе, что через несколько часов, когда наступит утро, в камеру войдут, побег будет обнаружен, Джоана станут бить, возможно, даже пытать, пока он сам не захочет, чтобы смерть скорее пришла покарать его за геройское самопожертвование.
