Между тем Захар воздел саблю и вознамерился пустить ее под воротник шутовского костюма противника, телом его двигало лишь одно желание — довести начатое дело до конца. Тем более что ссору затеял не он, а этот хлыщ, решивший претендовать на руку и сердце его будущей супруги. Этого допустить было нельзя, такой поворот событий означал бы поражение. Захар швырнул клинок вперед, ощущая всем своим существом, как он лихо рассекает воздух и как несет неминуемую гибель обидчику.
И в это время по двери кто-то сильно ударил, она распахнулась и в комнату вбежала бледная Ингрид, облаченная в незатейливое широкое платье, больше похожее на домашний халат. За спиной девушки остановился широкоплечий слуга, принесший перед этим одежду. Было ясно, что это он предупредил о поединке свою госпожу и открыл для нее двери.
— Захар! — коротко выстрелила Ингрид именем своего возлюбленного и тут же потребовала: — Захар, опомнись!..
Казак лишь в последний миг успел развернуть саблю плашмя, припечатал ее ко лбу противника, почувствовал, как сочно вмялся клинок в кожу, увидел, как из-под него выдавилась кровь. Ударив по инерции соперника плечом в грудь, он заставил его отлететь к стене и стукнуться затылком о штукатурку. Швед обмяк и медленно сполз на паркетный пол.
— Захар! — как заклинание повторила Ингрид и прижала руки к груди. — Зачем ты это сделал?
Ее жених выпрямился, затем перевел дыхание и, осмотревшись, прошел в угол комнаты, где лежали ножны, отброшенные туда перед поединком. Вложив в них саблю, он повесил оружие на прежнее место, передвинулся к раскиданным на диване своим вещам и, не обращая внимания на присутствие невесты, молча стал переодеваться в свой серый костюм в крупную коричневую клетку.
Когда Захар влез в ботинки из крокодиловой кожи, он обернулся к Ингрид, стоявшей возле открытой двери, и спросил:
— Сударыня, когда вы прикажете мне отсюда уезжать?
Опустошенный дуэлью, он спокойно ждал ответа. Сейчас ему было все равно, в какой форме он последует.
— Кто тебе такое сказал? — воззрилась на него Ингрид, не переставая бросать встревоженные взгляды в сторону распростертого на полу офицера. — И почему ты спрашиваешь именно про это, а не про что-то другое?
— Потому что так мне приказывал друг твоего детства, который все-таки успел получить саблей по лбу.
В комнате установилась тишина, лишь слышно было, как бурно дышит девушка и как скрипит толстыми ботинками слуга. Он исполнил свою миссию, но не торопился уходить, потому что ссора могла иметь продолжение. Наконец Ингрид оторвала от паркета подошвы своих домашних тапочек и подошла к Захару.
— Ты приехал ко мне, а не к моему бывшему другу, — она заглянула в темные зрачки жениха, положила ладони на его грудь и с тревогой спросила: — Как ты думаешь, он не умер?
— Здоров твой Карлсон, — облегченно засмеялся Захар. — Пусть благодарит тебя, потому что это ты, Ингрид, спасла ему жизнь. А я бы личных оскорблений не простил. Знаешь, что он мне сказал?
— Скажи, если не секрет.
— Что я тебя не достоин.
Казак переступил с ноги на ногу и попытался всмотреться в огромные голубые глаза любимой девушки. Она улыбнулась, затем притянула голову Захара к себе и как маленького поцеловала его в лоб:
— Это Виленс Карлсон не достоин тебя, а ты у меня единственный… На всю жизнь.
В огромном и прохладном зале приемов, к которому вела широкая мраморная лестница, начали собираться гости, приглашенные на значительное событие, которое должно было состояться в семействе Свендгренов. С другой стороны помещения вниз спускалась еще одна такая же лестница, ведущая сразу и в покои хозяев, и к выходу из замка. Знатные персоны, до этого неспешно гулявшие по многочисленным комнатам, увешанным картинами и уставленным скульптурами, стали занимать свои места вдоль стен с горящими медными канделябрами и светильниками в нишах. Хрустальные люстры, спускавшиеся с потолка на длинных медных цепях, осыпали мелкими кружевами света паркетные полы, покрытые лаком и отшлифованные, уподобив их вечернему пруду с жасминовыми кустами, склонившимися над водой.
Захар стоял рядом с Ингрид в противоположном от входа конце зала, в то время как отец и мать девушки дежурили у его дверей. Всю стену за спиной молодых людей занимала огромная картина, написанная маслом, на которой были изображены два рыцаря в доспехах с длинными мечами в руках, восседавших на мощных скакунах. Они сцепились в смертельном поединке прямо перед королевской ложей. Рядом с венценосной особой сжималась от охватившего ее страха бледная девушка с горящими глазами, видно было, что один из рыцарей являлся ее возлюбленным. Она терзала в руках белый платок, не замечая, что царственного вида дама, ее мать, давно наблюдает за ней, не выказывая никаких чувств. Этой девушкой, по рассказам Ингрид, являлась ее прабабка, вскоре вышедшая замуж за одного из поединщиков. Картина поражала величием драмы, происходящей на глазах у публики, и равнодушием к ней со стороны власть предержащих. По бокам ее возвышались две статуи рыцарей с опущенными забралами, положивших руки в железных перчатках на рукояти длинных мечей, а посередине распустилась лотосом беломраморная чаша, наполненная водой.
Захар, стараясь не выдать своего волнения, косился на картину, одновременно украдкой кидая восхищенные взоры на свою невесту, любуясь ее стройной фигурой и великолепным нарядом. Сегодня девушка действительно выглядела принцессой, она была одета в длинное серебристое платье с короткими рукавами, на ее открытой груди сияло ожерелье из драгоценных камней. На голове у нее вздымалась величественная корона из светлых волос, украшенная заколкой с крупными алмазами, среди которых искрились синие сапфиры и зеленоватые изумруды. На левой руке текучим разноцветным потоком переливался узкий браслет, а на пальцах вспыхивали огоньками золотые ажурные перстеньки. Вся она была похожа на снежную королеву, решившую покинуть место постоянного своего пребывания.
Жених проглотил застрявший в горле ком и осторожно огляделся. Ему не хотелось казаться необразованным истуканом, приехавшим из дикой заснеженной страны, где по улицам городов до сих пор бродят медведи. Но вокруг царили размеренность и спокойствие, которые благотворно действовали на его взбудораженные нервы. Это обстоятельство не только позволяло Захару почувствовать себя уверенно, но и невольно призывало вспомнить аудиенцию в Зимнем дворце в Санкт-Петербурге, сравнить российскую избранную публику с высшим светом Швеции. Это сравнение было явно не в пользу русских господ, не в меру вальяжных и высокомерных, но все равно более доступных. Здешние сливки общества отличались умом, отражавшимся на их лицах, и чопорной культурой, принуждавшей носителей высших титулов государства общаться друг с другом на расстоянии и с прохладцей, отчего они казались далекими и чужими.
— В нашей России куда теплее, — невольно передернув плечами, пробормотал себе под нос Захар, чувствуя, что если он останется в этой стране, то с личными свободами ему придется распрощаться навсегда. — У нас даже цари выходят в народ, а здесь и поговорить не с кем.
