Нелишне узнать, что думали об этих людях некоторые политические противники Комитета, который своими жестокими и кровавыми мерами спас Францию, беспомощную перед ужасами гражданской войны и угрозами Коалиции.
Наполеон сказал на острове Святой Елены: «Комитет общественного спасения был единственным правительством во Франции во время революции».
Господин де Местр,
[75]
принадлежащий к партии легитимистов,
[76]
имел смелость также признать это, заявив, что эмигранты, отдав Францию королям, никогда не смогут получить ее обратно.
То же думал и Шатобриан об этих двенадцати, чьи имена, по большей части, стали потом презираемы всеми.
Как бы то ни было, Комитет, решив покончить с Вандеей, ступил на путь жесточайших опустошений; адские колонны под предводительством генералов Тюро и Гриньона устремились туда после разгрома при Савене. Они грабили, убивали, разоряли; женщины, дети, старики — никто не избежал жестоких репрессий.
Князь де Тальмон
[77]
был арестован и казнен перед замком своих предков; д’Эль6е, больной, был расстрелян в кресле в присутствии двух его родных.
Анри де Ларошжаклен, двадцать девятого января 1794 года, после одержанной победы под Нуайе, подошел к двум республиканцам, захваченным в плен на поле брани.
— Идите, — сказал он, — я дарю вам жизнь.
В ответ один вскинул ружье к плечу и выстрелил. Пуля угодила главнокомандующему прямо в лоб, и тот свалился замертво.
В это время в провинции орудовали самые кровавые агенты Комитета. Восьмого октября Каррье, прибыв в Нант, начал работать над своим изобретением, которое он назвал «вертикальная депортация», а двадцать второго января на воду уже спускались баржи с раздвижным дном, предназначенные для пленных католиков.
Но чем больше их истребляли, тем большее упорство проявляли роялисты в своем стремлении сражаться с революцией. Поэтому не было бы ничего невероятного, если бы граф де Шантелен присоединился либо к Шаретту, который, покинув остров Нуармутье, снова возглавил борьбу, либо к Стоффле, который заменил Ларошжаклена.
Обескровленная армия католиков развернула беспощадную партизанскую войну. Стоффле и Шаретт, эти два выдающихся вандейца, не щадили республиканских генералов. Шаретт с десятью тысячами человек в течение трех месяцев успешно сражался против республиканских войск, в итоге он нанес сокрушительное поражение армии генерала Акзо;
[78]
сам же генерал был убит.
Эти события не оставили в стороне селения бретонской глубинки, и нередко Дуарнене вздрагивал при звуках сражений.
Возможно, графа не было в Вандее, тогда ничто не мешало ему примкнуть к движению шуанов. Жан Шуан в последние месяцы того рокового 1793 года поднял на борьбу все население департамента Нижний Мен, пройдя от Майнца до Морбиана.
Здесь граф де Шантелен мог сыграть важную роль; так почему бы ему не воспользоваться открывающейся перспективой? Треголан и Кернан обсуждали все возможности. И все же неразговорчивость графа накануне отъезда заставляла Кернана колебаться.
— Он не стал бы скрывать от нас, — повторял бретонец, — если бы собирался возвратиться на поле брани.
— Кто знает?
— Нет, здесь что-то другое.
То один, то другой ходили добывать последние новости с полей сражений; они иногда добирались даже до Вандеи и Морбиана, шум битвы наполнял болью их сердца. Однако, несмотря на все усилия, им не удалось узнать ничего определенного.
Мари дрожала и молилась за своего отца и, оглядываясь вокруг, чувствовала себя почти покинутой в этом мире.
Тогда на нее находило отчаяние. Кернан и шевалье безуспешно пытались ее утешить; от графа все еще не было никаких известий; звуки близких сражений настораживали.
Граф исчез двадцатого марта, а шесть дней спустя вандейцы всеми силами перешли в наступление.
Двадцать шестого марта Мортань отбили у республиканцев; операцией командовал Мариньи, старый приятель Шантелена, который после трех месяцев скитаний вновь стал победителем.
Услышав об этом, Кернан воскликнул:
— Мой господин там! Он в Мортани!
Но, узнав все детали недавнего кровавого сражения, в котором полегли лучшие воины армии роялистов, беспокойство мужчин и молодой девушки достигло предела. Когда через две недели после взятия Мортани от графа все еще не поступило известий, она воскликнула:
— Мой отец! Мой бедный отец погиб!
— Дорогая Мари, — утешал Треголан, — успокойтесь! Нельзя утверждать это, не имея доказательств!
— А я говорю вам, он погиб! — повторяла девушка, не желая слушать шевалье.
— Племянница моя, — вмешался Кернан, — в военное время не так-то легко бывает дать о себе знать. Во всяком случае, мы победили республиканцев.
— Нет, Кернан! Нет никакой надежды! Моя мать погибла в своем замке, а отец пал на поле брани! Я осталась одна, совсем одна!
Рыдания сотрясали ее. Это испытание сломило девушку; ее легкоранимая натура не могла вынести сразу столько ударов. И хотя не было никаких известий о смерти графа, она, как это часто случается с людьми в минуты отчаяния, сама убедила себя, и ничто не могло поколебать ее уверенность.
Когда Мари сказала, что осталась одна на этом свете, Кернан почувствовал, как по его щеке скатилась крупная слеза. Его сердце обливалось кровью, и он не мог не утешить бедную девушку:
— Моя племянница Мари, твой дядюшка все еще рядом.
— Кернан, милый Кернан. — Девушка сжала его руку.
— У тебя всегда будет друг, который тебя любит, — продолжал бретонец.
— Два, — воскликнул Треголан, у которого эти слова вырвались помимо его воли. — Два, моя дорогая Мари, потому что я тоже люблю вас!
