– Почему? – Человек со шрамом повысил голос, его бледные глаза засветились странным светом. – Потому что она принадлежит мне по праву! Эта фибула – святыня моих предков! Я – один из последних живущих на земле этрусков, а когда-то мой народ был великим и процветающим! Это мои предки научили римлян земледелию и мореплаванию, научили их строить водопроводы и многоэтажные дома-инсулы. Даже знаменитую капитолийскую волчицу, которой так гордятся римляне, отлил из бронзы этрусский мастер!
А теперь этруски незаслуженно забыты… забыт их язык, забыты их песни, забыты их традиции, забыты их великие боги…
Человек со шрамами увлекся, его бледные глаза горели, голос взволнованно звенел.
Тем временем Вита была занята важным делом.
Под плотным полотняным коконом она смогла немного освободить правую руку и нащупала английскую булавку, которую на всякий случай держала в кармане джинсов. Исколов пальцы, она, наконец, раскрыла булавку и принялась расцарапывать грубое полотно кокона ее острым концом…
Мужчина со светлыми глазами все вещал и вещал, Филимон делал вид, что внимательно его слушает.
– Антиной! – Гай Юлий Цезарь, Верховный Понтифик, фламин, принцепс сената, пожизненный консул и прочая, и прочая, и прочая, недовольно поморщился и снова окликнул своего секретаря.
Два домашних раба заканчивали одевать его. Они расправили складки тоги, закинули свободный край на левую руку и проверили безупречность складок.
– Антиной! – повторил Цезарь.
Греческий раб, неизменный секретарь и помощник полководца, вошел в комнату и почтительно поклонился:
– Слушаю, повелитель!
– Да сколько можно возиться с этой тогой! – в сердцах проговорил Цезарь.
– Она должна быть безупречной! – наставительно ответил старый домашний раб, поправляя последнюю складку.
– Она и так безупречна! Антиной! – Цезарь повернулся к секретарю. – Ты не видел мою фибулу?
– Фибулу? – переспросил грек. – О какой фибуле ты говоришь, повелитель?
– Ты знаешь, о какой! О той фибуле, которая приносит мне удачу. О фибуле с собачьей мордой.
– Прости, повелитель, но я отвечаю за твои мысли, а не за твою одежду!
– Ты прав, Антиной, но ты всегда все знаешь – вот я и спросил тебя. Этих наглецов я уже спрашивал, но они никогда ничего не знают! Ну что, вы, наконец, закончили с тогой?
– Закончили, повелитель! – Старый раб отступил на шаг, любуясь своей работой. – Можешь отправляться в сенат, ты выглядишь величественно!
– Величественно, как собственный памятник! – проворчал Цезарь. – Стоило ли тратить столько сил и времени, чтобы стать первым человеком в Риме, если ты все равно остаешься заложником домашних рабов и секретарей! Антиной, так ты не видел мою фибулу?
– Нет, повелитель.
– Что ж, придется отправиться в сенат без нее. А это – скверная примета.
– Ты никогда не был суеверен, повелитель.
– С возрастом люди меняются.
Цезарь вышел в атриум, где его ждали четыре сильных раба с носилками и почетные стражники-ликторы.
Едва император отправился в сенат, его секретарь вышел в сад, огляделся по сторонам и, убедившись, что за ним никто не следит, отправился в дальний его конец. Здесь в стене была проделана небольшая калитка. Антиной еще раз огляделся и толкнул ее.
За стеной сада его поджидал смуглый горбун с пронзительными темными глазами.
– Принес? – проговорил он вполголоса.
– Принес, господин Клавдий! Только вы понимаете, как трудно мне было ее заполучить и как сильно я рискую. Если это дело вскроется, я потеряю не только работу…
– Нечего набивать себе цену! – огрызнулся горбун. – Ты знаешь, что всем обязан мне! Это я вытащил тебя из той грязной таверны, где тебе приходилось мыть посуду и сносить тумаки. Это я устроил тебя на такую прекрасную работу. Благодаря мне ты служишь самому главному человеку в Риме, а значит – и в мире…
– Я все это помню, господин Клавдий. Но оттого, что вы повторяете эти слова тысячу раз, блеск их тускнеет, и благодарность моя становится привычной, как зубная боль. Вы прекрасно знаете, что несколько золотых монет весьма благотворно повлияли бы на нее…
– Несколько монет! – Горбун криво ухмыльнулся. – Я хорошо знаю тебя, хитрый грек! Теми монетами, которые я переплатил тебе за эти годы, можно было бы вымостить Аппиеву дорогу отсюда до самого Брундизия!
– Кто же мостит дороги золотом? – с самым невинным видом возразил грек. – Я найду им гораздо лучшее применение. Во-первых, я выкуплю свою свободу, во-вторых – я присмотрел уютный домик с виноградником неподалеку от Вейев… чудесный домик в тихом, солнечном месте. Кроме того, господин Клавдий, я знаю, что вы платите мне не свои деньги. Вам щедро платят за мою работу, так что сама справедливость требует делиться со мной.
– Знаю я тебя, хитреца! Что ты умеешь – так это говорить! Язык у тебя хорошо подвешен! – Горбун вытащил из-под плаща туго набитый кошель, протянул его греку.
– Не только говорить, но и писать. Между прочим, уже на семи языках. – Антиной взвесил кошель на руке и вопросительно взглянул на Клавдия. – Здесь только полторы тысячи сестерциев…
– Вполне достаточная цена за обычную бронзовую застежку! – прикрикнул на него Клавдий.
– Ладно, не кипятитесь, господин! – Грек спрятал деньги под плащ и протянул горбуну бронзовую фибулу.
Гай Юлий Цезарь, Верховный Понтифик, принцепс сената, пожизненный консул и прочая, выбрался из носилок и зашагал по мраморным ступеням.
На пороге сената толпились самые знатные и могущественные люди империи. При его появлении все разговоры смолкли, сенаторы расступились. Кто-то униженно кланялся, кто-то приветливо улыбался, кто-то высокомерно отворачивался. За спиной у него прозвучал чей-то неприязненный голос:
– Диктатор!
Цезарь не стал оборачиваться. Он и так узнал, чей это был голос – Марка Домиция Пизона.
Пусть говорит, пусть выпускает пар! Пизон – толковый человек и способный работник, Цезарь знает, как перетянуть его на свою сторону!
Чуть в стороне сгрудились оптиматы, сторонники благородной старины, сторонники республики. Рядом с ними стояли Брут и Кассий, о чем-то вполголоса говорили.
Что нужно Бруту среди оптиматов? Уж на него-то Цезарь всегда мог положиться!
