«Великий вопрос, который во все века мучил человечество»
Проблемы, созданные распространением денежного общества и всевластием рынков, знакомы и нам. Денежное мышление стало нашей второй природой, и торжество концепции универсальной экономической ценности достигло порой пугающего размаха. Сегодня свою цену имеют не только лучшие места в театре или салоне самолета – в Калифорнии заключенный может, заплатив соответствующую сумму, получить в тюрьме более комфортабельную камеру. Ни для кого не секрет, что в мире процветает объявленная вне закона торговля слоновой и носорожьей костью. Но вместе с тем любой желающий может приобрести соответствующую лицензию: заплати четверть миллиона долларов, и получишь право застрелить одного черного носорога, хотя вид находится под угрозой вымирания. Век назад гражданство одной из самых богатых стран мира рассматривалось как «главный приз в лотерее жизни». Сегодня в Великобританию или США эмигрировать может кто угодно – при условии, что он достаточно богат. Но даже если ты беден, выход все равно найдется: продай рекламное пространство на собственном лбу, или рискни здоровьем и стань подопытным кроликом при тестировании новых лекарств, или – более традиционный, хотя для современного человека дикий способ – поступи в наемники, завербовавшись в одну из частных военных компаний. Как отмечает американский философ Майкл Сэндел, «есть вещи, которые не купишь за деньги, но в наши дни таких вещей немного». Непросто избавиться от соблазнительной мысли о том, что повсеместное проникновение денежного мышления и вызываемый им дискомфорт – явление Новейшего времени и результат распространения капиталистической экономики. Но как показывают первые страницы нашей биографии денег, это не так. Капитализм – действительно феномен относительно молодой: эта система возникла в Европе в XVI–XVII веках и к сегодняшнему дню уверенно доминирует в мире. Однако за победным распространением рыночного мышления и торжеством идеи универсальной экономической ценности таится нечто гораздо более древнее и гораздо глубже вросшее в механизм функционирования общества: социальная технология денег. Напряжение и дискомфорт, сопровождающие современного человека, не новы – в той или иной форме они существовали всегда. Во всяком случае, с того времени, когда более двух с половиной тысяч лет тому назад на берегах Эгейского моря появились деньги.
Если деньги – революционное изобретение, способное полностью преобразить общество и экономику, то перед нами с очевидностью встает следующий вопрос. И не только перед нами. Столетия назад им задавался отец английской политической философии Джон Локк в книге первой «Трактата о правлении»:
«Великий вопрос, который во все века мучил человечество и навлек на него большую часть тех несчастий, в результате которых разорялись города, опустошались страны и нарушался мир на земле, состоит не в том, должна ли быть власть в мире и откуда она появилась, а в том, кто должен ее иметь»
[4].
А значит, пришло время взглянуть на вечную битву за контроль над деньгами.
4
Финансовый суверенитет и денежный бунт
Денежные партизаны
В декабре 2001 года экономический кризис, долго нависавший над Аргентиной, наконец разразился. На протяжении более чем десяти лет страна привязывала курс своей валюты – песо – к доллару США. Осуществлялось это в рамках так называемого валютного управления, и в 1990-е годы аргентинская экономика добилась невиданных прежде стабильности и процветания. Но в январе 1999 года обесценился бразильский реал, и Аргентина внезапно лишилась крупнейшего рынка экспорта, в результате чего в стране начался экономический спад. В последующие два года новый экономический курс Соединенных Штатов и его явный успех, отмеченный во всем мире, гнали курс доллара все выше, в результате чего рос и курс песо, осложняя и без того унылую ситуацию в аргентинской экономике, в основном ориентированной на сельскохозяйственное производство. К середине 2001 года страна уже три года жила в условиях рецессии, и государственные финансы, невзирая на введенные программы жесткой экономии, таяли на глазах. Фиксированный обменный курс тормозил конкурентоспособность страны; и финансисты, и рядовое население подозревали, что долго он не продержится. Эти предположения подтвердились в апреле 2002 года, когда шестой за год министр экономики объявил об окончании валютного управления. За несколько недель курс песо к доллару упал с 1 до 4, Аргентина объявила дефолт по внешним долгам и ушла с международных рынков капитала – и это положение сохраняется по сей день. За год до упомянутых событий в правительство снова вошел Доминго Кавальо – отец политики валютного управления, практически в одиночку спасший Аргентину от инфляции и нестабильности предшествующего периода. Его назначение на пост министра должно было вернуть уверенность рынкам и консолидировать народную поддержку проводимого курса. В течение лета Кавальо не отступал от своей программы привязки национальной валюты к доллару США. В результате экономика продолжала падать, давление на банки не ослабевало, частный капитал бежал за границу, и в стране все заметнее ощущалась нехватка песо. 2 декабря 2001 года угроза полного опустошения денежных запасов банков вынудила Кавальо выступить с крайне непопулярным заявлением. Ради сохранения ликвидности банков был введен строгий лимит на количество наличности, которое вкладчики могли снять со своих счетов. Это была крайняя мера, и, разумеется, особого восторга у населения она не вызвала. Получивший название «корралито» (заборчик) маневр предотвратил коллапс банковской системы – однако сопровождался немедленным и масштабным дефицитом наличных песо. Аргентинцы реагировали на внезапную денежную засуху так же, как тридцатью годами ранее ирландцы. Там, где возникала нехватка официальных денег, появлялось нечто, способное их заменить. Провинции, города и даже сети супермаркетов начали выпускать собственные долговые расписки, которые использовались в качестве денег – несмотря на строгий запрет со стороны государства, пытавшегося ограничить объем наличных денег, чтобы не дать песо окончательно обесцениться. К марту 2002 года подобные долговые расписки составили почти треть всех денег, находящихся в обращении. Вот что писала об этом Financial Times:
«Две элегантно одетые леди в кафе Буэнос-Айреса пьют чай с круассанами. Закончив, они подзывают официанта и интересуются, чем именно можно расплатиться. С той же интонацией, с какой клиентов знакомят с сегодняшним меню, официант предлагает несколько вариантов: песо, лекопс, патаконес (но только первой серии) и все классы купонов городских ресторанов и супермаркетов».
Правительство впало в ужас. Вряд ли глава Центрального банка Аргентины с радостью наблюдал, как его друзья расплачиваются за завтрак патаконес с подписью губернатора провинции Буэнос-Айрес, но эти «деньги», обеспеченные хоть в какой-то степени, все же показывали, что анархия пока не наступила. К тому же номинал долговых расписок по-прежнему исчислялся в песо. Однако дальше стало только хуже. К июлю почти каждый десятый взрослый аргентинец пользовался кредитос – кредитными деньгами, которые самостоятельно выпускали местные власти, ориентируясь на собственные независимые стандарты. Иначе говоря, песо все заметнее сдавал позиции даже в роли стандартной единицы измерения. Значительная часть аргентинской экономики работала, опираясь не на песо, а на некий его аналог вроде эквивалента при обмене вещами на барахолке. Между частными и муниципальными деньгами Аргентины 2002 года и долговыми расписками Ирландии 1970-х немало общего, но есть и кардинальное различие. В Ирландии правительство действительно пыталось избежать коллапса денежной системы и активно побуждало население искать источники частных кредитов, способные на время закрытия банков заменить собой банковские вклады. В Аргентине же правительство, по сути, само закрыло банки, не желая допустить истощения денежных запасов, утечки капитала и его трансформации в валюты других стран. Здесь возникновение альтернативных денег явилось не результатом патриотизма, когда народ и власть объединяются против общего врага, а актом неповиновения и реакцией на драконовские меры в валютной политике. Большинство людей считало, что правительство работает не на благо народа, а в пользу кровососов-узурпаторов и зарубежных капиталистов; что принимаемые властью решения наносят вред стране, следовательно, подчиняться им не следует. Местные политики, фирмы и сообщества, боровшиеся с властью путем создания собственной валюты, выступали в роли финансового аналога французских маки – партизан Сопротивления, которые во время Второй мировой войны сражались против марионеточного режима Виши. К ужасу официальных финансовых учреждений и их советников, аргентинское Сопротивление одерживало победу за победой. В апреле 2002 года Международный валютный фонд предупредил аргентинское правительство, что расцвет альтернативных денежных единиц «усложнил управление экономикой, повысил риск инфляции и снизил уровень доверия к государственным финансам». Отсюда следовал вывод: до тех пор, пока песо не вернет себе позиции единственной валюты Аргентины, правительство не сможет рассчитывать на контроль над государством.
