Как мы видели ранее, на практике введение фиксированного денежного стандарта не принесло немедленных вдохновляющих результатов. А за одно поколение строгая приверженность серебряному стандарту привела к его эвтаназии – из оборота пропало такое количество серебра, что на смену ему пришло золото. Однако тесная связь, установленная Локком между его денежной доктриной и фундаментальными принципами политического либерализма, означала, что, несмотря на возникшие вначале сложности, они выжили и даже процветали. Общепринятый взгляд на деньги теперь стал прост: фунт стерлингов был определенным весом золота, не больше и не меньше. Он воспринимался как объективный факт, и долг парламента заключался в том, чтобы подтверждать, что так оно и есть. Как выразился историк английских денег Альберт Феверьер, «по большей части благодаря влиянию Локка цена в 3 фунта 17 шиллингов и 10½ пенса за унцию золота стала стандартом, от которого нам никогда не следовало отступать, а уж если отступили, то к нему обязательно нужно было вернуться».
Вопрос о том, как Великое денежное соглашение справится с управлением стандартом, наконец был закрыт. Поскольку деньги – это просто драгоценный металл, природа требует, чтобы стандарт был фиксированным – точно так же, как стандарты длины, веса или времени. Денежная политика феодальных правителей была приравнена к грабежу средь бела дня, поскольку они воровали собственность подданных, злоупотребляя своей властью. Деньги – это драгоценный металл, а стандарт – условное обозначение его веса. Стоя на таком прочном интеллектуальном фундаменте, Банк Англии мог печатать свои «и частные, и в то же время общественные» деньги, не опасаясь нарушить закон. В то же время новая школа политэкономической мысли смогла наконец создать то, чего не смогли изобретатели денег, древние греки, – систему взглядов, которая объяснила бы причины и смысл существования монетарного общества.
На сцену выходит трутень: апофеоз монетарного общества
Спустя 11 лет после основания Банка Англии и через год после смерти Локка Бернард де Мандевиль – голландский врач, в 1699 году переселившийся в Лондон, – опубликовал сатирическое стихотворение, озаглавленное «Ропщущий улей, или Мошенники, ставшие честными». В нем говорится о том, как «В просторном улье пчелы жили / Имелось все там в изобилье», причем гарантией процветания были исключительно аппетиты его жильцов и беспринципность, с какой они эти аппетиты удовлетворяли. Законники выдумывали поводы для судебных тяжб, чтобы не остаться без работы; чиновники брали взятки; врачи в первую очередь интересовались деньгами, а не здоровьем пациентов; солдаты сражались за плату и чины, а не из любви к королю и стране. Но в результате всего этого в обществе бурлила жизнь и все благоденствовали. Затем произошло ужасное – пчелы решили встать на путь добродетели и отбросить прочь жадность, честолюбие и лживость. Они осыпали своих политиков и генералов горькими упреками за то, что те служат себе, а не государству. Но вот все изменилось, и… система перестала работать. Экономика сдулась, население сократилось, пчелы деградировали до примитивного состояния и отныне живут в дупле дерева. Автор выводит мораль:
Да будет всем глупцам известно,
Что улей жить не может честно.
В мирских удобствах пребывать,
Притом пороков избежать —
Нельзя; такое положенье
Возможно лишь в воображенье.
Нам – это все понять должны —
Тщеславье, роскошь, ложь нужны;
В делах нам будучи подмогой,
Они приносят выгод много
[9].
Басня Мандевиля задумывалась как ответ партии тори, подвергавшей суровой критике внешнюю политику Англии за постоянное участие в военных конфликтах на континенте. Излюбленной мишенью их нападок был Джон Черчилль, 1-й герцог Мальборо. Тори возмущало богатство Черчилля и его соратников-вигов, сколоченное в ходе затянувшейся войны, и их растущее влияние. Они давно уже подозревали, что новая система финансов, включая самое заметное нововведение – Банк Англии, – это хитрый механизм, созданный денежным классом вигов и их приспешниками вроде герцога Мальборо исключительно для собственного обогащения. Своей басней о безнравственных пчелах Мандевиль хотел сказать, что коррупция в политике, бизнесе и армии – это цена, которую приходится платить за богатство экономики и силу государства, не боящегося открытого столкновения с противниками. Эпоха рыцарского благородства, предупреждает он, канула в прошлое. Люди, подобные герцогу Мальборо, не станут сражаться ради одной только славы, и задача в том, чтобы они сражались на твоей стороне, а не на стороне твоего противника. Если же верх в Англии возьмут оппоненты герцога, она превратится в слабую, нищую, уязвимую для внешней угрозы страну.
Впрочем, в стихотворении Мандевиля содержалось зерно еще одной, гораздо более глубокой и важной идеи. Алчность герцога – не просто черта его характера, это частный пример общего явления. Любые поступки, традиционно считающиеся низменными и «плохими», на самом деле – лучшие из возможных. Мандевиль переиздал басню в 1714 году, существенно ее переработав. Новая версия вышла под названием «Басня о пчелах, или Частные пороки – общая выгода» и защищала эту кажущуюся парадоксальной точку зрения. Общество в своем существовании полагается «не на естественные для человека дружелюбие и доброту и не на подлинные добродетели, проявляемые благодаря разуму и самоограничению», а на то, «что мы называем злом, как нравственным, так и природным». Именно злу мы обязаны «истинным расцветом всех наук и искусств; в тот момент, когда зло исчезает, общество портится, а то и полностью распадается». Лучшим – и единственным – способом достичь оптимальных результатов на уровне общества является поддержка честолюбия, жадности и эгоизма на уровне каждого отдельного человека. Поэт-сатирик превратился в серьезного политэкономиста.
Идеи Мандевиля произвели эффект разорвавшейся бомбы – философы и богословы немедленно бросились опровергать его взгляды; произведения писателя подверглись запрету. Однако финансовая революция после основания Банка Англии набирала обороты, и чем дальше, тем очевиднее становилось, что в парадоксальной сентенции Мандевиля в точности отражается дух эпохи. Деньги присутствовали повсеместно. Каждый год образовывались новые компании. Даже провинциальные дамы пылко обсуждали, как с наибольшей выгодой спекулировать акциями. Новый мир, возникавший в ходе корпоративной и финансовой революции, нуждался в объяснении; требовалось рассказать обществу, почему он имеет право на существование. Выступление Мандевиля сделало и то и другое. Когда же за дальнейшее развитие этой идеи взялся один из величайших умов эпохи Просвещения – шотландец Адам Смит, – человечество получило стройную теорию монетарного общества, благополучно дожившую до наших дней.
В «Исследовании о природе и причинах богатства народов» Адам Смит впервые сформулировал системную теорию, связывающую поведение индивида со структурой экономики в целом, и обобщил выработанные мыслителями прошлого идеи о влиянии финансовой революции на преобразование традиционного общества. По его утверждению, развитие коммерческой деятельности и распространение денег «постепенно приводили к установлению порядка и нормального управления, а вместе с ними и к обеспечению свободы и безопасности личности». Именно Смит распознал исторический парадокс, заключенный в приобретении и растрачивании политического дивиденда. Правители-феодалы, больше остальных выигрывавшие от сложившегося в традиционном обществе порядка, не могли противостоять магии денег. Тяга к роскоши толкала их к монетизации собираемых налогов, и «таким-то образом, ради удовлетворения самого ребяческого, низменного и нелепого тщеславия они постепенно отдали всю свою власть и влияние».
