Вторая статья, опубликованная в журнале The Economist в марте 1846 года, продемонстрировала отношение британского истеблишмента к сложившейся ситуации. Активное вмешательство государства, настаивали ее авторы, бессмысленно: «Накормить или попытаться накормить ирландцев физически невозможно». Подобная инициатива рискует поставить под угрозу авторитет власти: она «только навредит законодателям, бездумно вмешивающимся в происходящее, направит на них недовольство нуждающихся и в конечном итоге приведет к потере ими власти». Иными словами, вреда будет гораздо больше, чем пользы: «Законодательная власть не в силах помочь Ирландии… Точно так же как страдающий от белой горячки не может излечиться, каждый день выпивая все больше спиртного». А главное – каждый, кто отрицает эту очевидную истину, предлагая альтернативные политические шаги, тем самым пытается оспорить объективные, научно подтвержденные факты. Призывать британцев помочь Ирландии, пишет Te Economist, «то же, что призывать их забыть правила арифметики и вести счет исходя из того, что дважды два – пять». Спустя семьдесят лет после создания теории монетарного общества Адама Смита она приобрела статус научной математической истины.
Поскольку практически каждый чиновник и политик, занимавшийся проблемой голода в Ирландии, поддерживал эту доктрину, то не приходится удивляться той политике, какую проводила в этом вопросе Британия. Прежде чем рухнул кабинет Роберта Пила, а вместе с ним – и всякая надежда на дальнейшую поддержку Ирландии, он уговорил парламент одобрить однократную покупку американской кукурузы на сумму в 100 тысяч фунтов стерлингов. Последствия дальнейшего бездействия обернулись подлинной катастрофой.
Зимой 1845-го и весной 1846 года в Ирландии свирепствовал голод, равного которому страна не знала никогда. Летом 1846-го по ирландским лугам и полям бродили толпы бедняков, питавшиеся крапивой и другими сорняками. Страна вплотную приблизилась к грани, за которой наступает полный коллапс, – по сути, Ирландия перешла на военное положение. Однако самое страшное ее ждало впереди. В августе, к всеобщему ужасу, погиб очередной урожай картофеля. При этом никто не делал из бедствия особенной тайны – статья в лондонской Te Times от 2 сентября дает ситуации краткую, но емкую характеристику: «Полное опустошение». Как ни удивительно, политические споры в Лондоне продолжали вестись на уровне абстрактного теоретизирования. Раз Смит и его последователи доказали, что вмешательство в естественные процессы развития монетарного общества не приносит позитивного эффекта, значит, можно игнорировать мольбы умирающих от голода людей. «Ни одна другая теория и ни один другой научный подход не получил такого подтверждения, как идеи Смита», – категорично заявили авторы Te Economist 2 января 1847 года. Мораль, по их мнению, тут была ни при чем. Позволить правительству «вернуться к старым опровергнутым идеям о вмешательстве в экономику, начав применять ненаучные и сурово осуждаемые методы», недопустимо. Эта редакторская колонка была опубликована меньше чем через сутки после того, как член магистрата в Корке Николас Камминс обратился к герцогу Веллингтону с письмом, в котором рассказал о ситуации в округе Скибберин.
«Милорд! Без предисловий и лишних слов хочу поделиться с вами, а через вас и с британской публикой подробностями картины, очевидцем которой я стал в последние три дня… Я приехал в одну бедную деревню и крайне удивился, не увидев на улице ни одного человека. Терзаемый любопытством, я решил заглянуть в несколько хижин. То, что предстало моему взору, не поддается описанию на человеческом языке. В первой хижине я увидел шесть изможденных до состояния скелетов существ, по всем признакам мертвых, что, сжавшись в комок, лежали в углу на грязном сене. Содрогаясь от ужаса, я приблизился к ним и по тихим стонам понял, что они еще живы: четверо горящих в лихорадке детей, женщина и тень того, кто когда-то был мужчиной. У меня нет слов, чтобы передать охватившую меня боль. Тем же утром полицейские открыли стоявший по соседству дом, из которого, по словам очевидцев, уже несколько дней никто не выходил. В доме, на земляном полу, они обнаружили два замерзших, обглоданных крысами трупа… В тот же день я видел, как полуживая от голода женщина тащила за собой тело дочери – нагой девочки лет двенадцати; опустив покойницу на землю, она лишь прикрыла тело камнями. В другом доме, расположенном в 500 ярдах от кавалерийской казармы в Скибберине, врач обнаружил семерых несчастных, жавшихся под одним одеялом. Один из них был уже давно мертв, однако остальные не могли даже двинуться с места, чтобы убрать мертвеца».
Это тяжкое обвинение в адрес вполне разумных и в общем-то гуманных людей, совершавших политические ошибки и упрямо придерживавшихся своих интеллектуальных заблуждений. Как ни странно, ужасающие провалы экономической стратегии уходят корнями в идеи Локка, изменившие представление о деньгах. Стоило деньгам с подачи Локка оказаться в Зазеркалье, как традиционный спор о нравственности и безнравственности монетарного общества прекратился. Главный вопрос – «какова степень воздействия денег на механизмы общественной жизни?» – утратил значение, поскольку теперь деньги рассматривались как вещь – безобидный природный фактор. Сторонники новой экономической парадигмы сделали смелое заявление, низведя вопросы моральной и политической справедливости, некогда казавшиеся жизненно важными, до уровня механического применения объективных научных выводов. Разумеется, некоторые из современников отмечали причастность нового экономического мышления к появлению таких чудовищных бедствий, как голод в Ирландии. Так, Бенджамин Джоэтт, глава оксфордского Баллиол-колледжа, годы спустя сказавший: «Я боюсь политэкономистов с тех пор, как один из них заявил, что вряд ли ирландский голод 1848 года убьет больше миллиона человек, и этого будет недостаточно, чтобы серьезно исправить положение», имел в виду Нассау Сениора – профессора политэкономии Оксфорда и одного из авторитетных правительственных советников по вопросам экономической политики, проводимой в Ирландии.
К счастью, подобный взгляд на деньги был не единственным. Как мы уже видели ранее, существовало и другое направление экономической мысли, так и не шагнувшее в Зазеркалье, – направление, сторонники которого никогда не боялись задавать вопросы об этических последствиях идеи универсальной экономической ценности, а также о политико-экономических последствиях, связанных с выбором денежного стандарта. Это направление возникло тогда и там же, когда и где появились сами деньги, – в Древней Греции.
10
Стратегии скептиков
Древние корни современных страхов
Мысль о том, что человек может стремиться к накоплению денег ради денег, древним грекам представлялась откровенным абсурдом. Впрочем, и сами деньги были для них не вполне понятной новинкой. В их понимании, не таком уж далеком от современного, деньги были одним из способов организации общественной жизни, и ничто не мешало им подвергать этот способ критическому анализу. Особенно пристального внимания удостоилась революционная идея, которую спустя две тысячи лет сторонники Локка заметут под ковер, – об универсальном характере экономической ценности. Греки сумели непредвзято взглянуть на положительные и отрицательные стороны этой концепции – преимущество, которого не имели мыслители будущего, родившиеся и жившие в монетарном обществе. Блестящей иллюстрацией опасений, испытываемых древними греками, служит один из самых известных мифов – миф о царе Мидасе.
