Когда эксцессы 1920-х годов закончились крахом 1929 года и Великой депрессией, в США уже наметилась глубинная переоценка ценностей институциональной структуры банковской системы. Тогда, как и теперь, главной причиной возникновения проблемы было признано использование ничем не обеспеченной суверенной поддержки для операций, несущественных для предоставления денег клиентам. Поэтому в 1933 году был принят закон о банках Гласса – Стиголла, четко разделивший компании на инвестиционные, которым разрешалось работать с ценными бумагами, и банковские, которым разрешалось принимать депозиты, предоставлять займы и проводить платежи для компаний и частных лиц. В свою очередь закон Макфэддена от 1927 года, направленный против укрупнения банков, запрещал им открывать отделения за пределами своего штата. Оба эти ограничения просуществовали вплоть до 1990-х годов. Следует отметить, что именно отказ от их строгого соблюдения и привел к обострению проблемы, вылившейся в кризис 2007–2008 годов. Когда завершилась интерлюдия строгого структурного регулирования середины ХХ века, ей на смену пришла эпоха банков «слишком крупных, чтобы не рухнуть». С началом кризиса этот исторический опыт пригодился. Его «по умолчанию» использовали для бурного законотворчества, направленного на изменение структуры банковского сектора. В начале 2009 года президент Барак Обама учредил Консультативный совет по вопросам восстановления экономики под руководством бывшего председателя правления ФРС Пола Волкера для разработки предложений по глобальной реформе финансового сектора. По другую сторону Атлантики вновь избранное коалиционное правительство Великобритании в июне 2010 года сформировало Независимую комиссию по банковской деятельности под руководством выдающегося оксфордского экономиста Джона Викерса. Обе группы рекомендовали провести новое разделение видов банковской деятельности. Были различия в нюансах – Волкер считал, что следует отделить работу с клиентами от торговли собственностью, а Викерс предлагал разграничить операции банков на розничных и оптовых рынках; Волкер рекомендовал, чтобы различные виды деятельности осуществлялись разными юридическими лицами, тогда как Викерс полагал, что достаточно «отгородить» их друг от друга в рамках уже существующих конгломератов, – однако базовая философия была единой. Пусть трейдеры Уолл-стрит и Сити играют на деньги сколько им угодно, но за собственный счет – в таком духе были выдержаны рекомендации обоих экономистов; по их мнению, поддержка суверена впредь должна быть доступна только строго регулируемым учреждениям.
Таким образом, в вопросе о предпочтительной «антипартизанской тактике» сложился редкостный международный консенсус. Однако остается одна проблема. Известная максима великого китайского военного мыслителя Сунь-Цзы гласит: «Тактика без стратегии – лишь суета перед поражением». Какова цель данных структурных реформ? На первый взгляд ответ прост: финансовая стабильность. Именно ради финансовой стабильности были после кризиса учреждены новые институции. К финансовой стабильности должны отныне стремиться «понесшие наказание» центробанки, не довольствуясь более такими простыми целями, как обеспечение устойчиво низкого уровня инфляции (а заодно и безработицы). Наконец, к достижению финансовой стабильности призывает новое законодательство. Но несмотря на «шум и ярость», никто не торопится давать ответ на вполне очевидный вопрос: а что, собственно говоря, следует понимать под финансовой стабильностью?
Ни одна из ведущих интеллектуальных структур, имеющих влияние на современную экономическую политику, не сообщает на этот счет ничего вразумительного. Как признался управляющий Банка Англии, в современной ортодоксальной макроэкономике «не проработаны вопросы финансового посредничества, поэтому для нее деньги, кредит и банковское дело не играют заметной роли». А один из членов-учредителей Комитета по денежно-кредитной политике Банка Англии сетовал, что господствующая теория «отбрасывает все, что важно для обеспечения финансовой стабильности». Но и современная теория финансов, явно недооценивающая роль денег в макроэкономике, не предлагает новой концепции финансовой стабильности, которой так жаждут реформаторы. Как с грустью отметил в октябре 2012 года Дэниел Тарулло, управляющий американской Федеральной резервной системы, «при всем внимании, уделяемом в последние несколько лет анализу финансовой стабильности, дело это все еще относительно новое». Корень неудач в обоих случаях, как мы выяснили, – традиционный взгляд на деньги. Именно он выдает слепоту тех, кто определяет финансовую и экономическую политику. Могут ли здесь помочь альтернативные концепции монетарного скептицизма?
Самые смелые меры – самые безопасные
Глобальный финансовый кризис до предела обострил дебаты по реформе регулирования. В результате те неортодоксальные идеи, от которых отмахивались на протяжении многих десятилетий, получили шанс быть услышанными. К счастью, если выйти за рамки теорий экономики и финансов последних пятидесяти лет, можно обнаружить богатые россыпи таких идей. Некоторые современные мыслители уже обратились к наиболее смелым из них. Роберт и Эдвард Скидельски ратуют за кампанию, обращенную «к сердцу и уму», настаивая на необходимости «этической перестройки», которая должна заставить людей ответить для себя на фундаментальный вопрос: «Достаточно – это сколько?» – позволив им избавиться от оголтелой ненасытности, свойственной денежному монетарному обществу. Философ Майкл Сэндел предлагает пойти по советскому пути и использовать распределительные методы, реформируя систему так, чтобы в обществе оставались вещи, которые нельзя купить за деньги. Кое-кто и вовсе выступает за спартанское решение вопроса. Есть и такие радикалы, как, например, американский конгрессмен Рон Пол, который считает, что надо просто «прикончить ФРС», и дело в шляпе!
При этом важно отметить, что неортодоксальная традиция предлагает не просто нетривиальное решение, а альтернативное понимание денег – не как вещи, а как социальной технологии. Мы должны признать, что в нашем мире ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов. Предупреждение библейского царя Соломона, что «не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение»
[16], может показаться капитулянтством, однако мало кто станет оспаривать его ключевой вывод о том, что «время и случай для всех их». Это верно как для экономики, так и для любой другой области человеческой деятельности, неизбежно включающей долю риска. Деньги в представлении противников ортодоксии – это система распределения рисков. На жаргоне экономистов риск (экономический риск), то есть отсутствие уверенности в том, что урожай будет богатым, а тщательно спланированный выпуск продукта «выстрелит» в будущем месяце, является «экзогенным» и по существу не поддается нашему контролю. В отличие от него финансовый риск является «эндогенным»: мы сами посредством так или иначе организованной денежной системы решаем, каким образом непредсказуемые экономические прибыли или потери будут распределены в обществе. Деньги отвечают на вопрос, кто именно и при каких обстоятельствах несет риски. Конечно, деньги – не единственный общественный механизм для достижения этой цели. Очевидной альтернативой чистому монетаризму является система перераспределения, действующая в рамках социального государства западной модели: здесь вопрос, кто что получает, решает не экономическая стоимость, а социальные права гражданина. Однако на протяжении всей человеческой истории распределение экономического риска в обществе осуществлялось с помощью денег, обещавших одновременно стабильность и свободу. Это было смелое обещание.
