– Влад, это я…
– Да.
– Влад, я все время звоню тебе…
– Да.
– Влад, с тобой все в порядке?
– Нет.
– Влад, мне приехать?
– Да.
Полина приехала сразу же, открыв дверь своим ключом. Сев рядом, она взяла меня за руку:
– Что?
Это «Что?» почти тотчас же развеяло мою амнезию. Она слушала, не перебивая. Судя по выражению ее лица, ясно было, что мой рассказ воспринимается ею гораздо серьезнее, чем демарш жены по поводу наших филармонических эпатажей.
– Это может быть просто девчачья блажь, а может и кое-что гораздо более сложное, – заметила она, когда я наконец выпустил пары.
– Что именно?
– Например, Эдипов комплекс девочки…
– А что, есть и такой?
– Представь себе… Девочка постепенно начинает воспринимать отца как объект любви, а в матери видеть свою главную соперницу. Хотя в случае с твоей Снежинкой возможны и варианты… Вы не виделись четырнадцать лет, и кто знает, как это отразилось на ее психике.
– И что теперь делать?
– Не пороть горячку…
– А еще?
– Я не специалист, Влад…
Мне еще никогда не доводилось видеть Полину такой напряженной. Куда-то делись ее непредсказуемость, тяга к парадоксу, эксцентричность, передо мной была теперь уже совершенно иная женщина, исполненная тягостного ожидания и тревоги.
Я еще не вполне пришел в себя и продолжал лежать, а она суетилась на кухне. Даже привычное звяканье посуды выдавало ее состояние. Я был совсем не голоден, но молчал, боясь обидеть.
Вдруг она вошла в комнату и сказала то, что, на первый взгляд, могло показаться странным…
– Влад, я, чувствую, что со Снежинкой мне суждено встретиться совсем скоро, а наши отношения никогда уже не будут такими же, как прежде…
Они встретились уже на следующий день…
6
В этот вечер мы с Полиной были у меня и слушали «Хорошо темперированный клавир» в исполнении Кита Джеррета. Она где-то раздобыла диск, страшно этим почему-то гордилась и спешила узнать мое мнение. Я сидел в кресле и старался как меньше двигаться, чтобы не разбудить невралгию, до предела измотавшую меня накануне.
Джеррет играл, на мой взгляд, вполне сносно, но это был какой-то выхолощенный, дистиллированный Бах, что я объяснял самому себе тем, что Джеррет – джазовый пианист, и оттого, боясь сойти на проторенные пути, предпочитает показную простоту.
– Что молчишь? – спросила Полина.
– Мне сказать крылатую фразу про сапожника и пирожника?
– Влад!..
Была даже некая символика в том, что именно в этот момент мы слушали прелюдию си бемоль минор из первого тома с ее особой, щемящей безысходностью. Последние звуки прелюдии совпали с еще одним звуком – звонком в дверь.
На пороге стояла Снежинка. Она бросилась мне на шею и, казалось, уже ничто не напоминало наше вчерашнее противостояние; я боялся даже думать, что это были скандал, ссора или даже простое недоразумение, и пытался объяснить происшествие накануне обычным несовпадением точек зрения. Я расцеловал ее в обе щечки, взял за руку и повел в комнату.
– Познакомься, дочка, это мой друг Полина Андреевна Авилова. Она учительница музыки.
– Поленька (я сознательно употребил ласковую форму имени) – это моя дочь Снежана.
– Очень рада, Снежана, – улыбнулась Полина и протянула руку.
Я смотрел на дочь и не узнавал ее. Только что светившееся радостью лицо Снежинки превратилась вдруг в холодную каменную маску, и лишь глаза, сосредоточенные на Полине, были живы и до предела враждебны. Казалось, еще мгновение и моя девочка, обычно ласковая и такая понятливая, ринется в яростную атаку.
Они так и стояли. Полина – с протянутой рукой, Снежинка – с руками по швам. Со своими руками я не знал, что делать. Они ерошили мне волосы, бегали по туловищу, лезли в карманы. Молчание становилось все тягостнее, пока не стало совершенно нетерпимым. Снежинка продолжала не спускать глаз с Полины, а та не знала, как быть.
– Наверное, нам пора, Влад, – наконец сказала она.
– Пожалуй, – согласился я и, обернувшись к Снежинке, процедил: – подожди меня.
В такси я пытался взять Полину за руку, но она отстранилась и сидела молча. Мы боялись Снежинки, но то, что встреча обернется катастрофой, предположить не могли. Уже у подъезда Полина нарушила молчание:
– Это был наш последний день, Влад?
Я понимал цену ответа. Но лгать было бы еще хуже.
– Боюсь, что да.
Она замолчала, и только дрожание губ да разве что замутненность во взгляде выдавали ее состояние.
– Так нельзя, Влад…
И пошла к двери, но потом все же обернулась:
– Так даже с собакой нельзя.
На обратном пути я послал ей огромный букет роз. Позже узнал, что она не приняла их.
7
Я даже представить не мог, что у меня когда-то появится желание залепить дочери оплеуху, но сейчас оно переливалось через край. Правда, сначала мне хотелось все-таки высказаться, и на обратном пути я подготовил даже целый монолог о совершенной недопустимости такого поведения, но первые же слова дочери лишили меня дара речи.
– Садись, Владислав!..
Теперь я уже не верил и глазам своим. Передо мной сидела моя жена в свои лучшие годы, когда она ловко манипулировала подругами и занималась постановкой водевилей. Тот же голос, та же осанка, те же манеры…
– Тебе же сказано сесть, – повторила мне дочь.
– Ты и мать по имени называешь?
– Нет, ты особый случай…
– Любопытно было бы знать какой.
– Сейчас узнаешь…
Она глубоко вздохнула, словно набираясь сил перед чем-то очень серьезным, к чему готовилась очень давно.
– Владислав… Ты не обратил внимания, что я больше не называю тебя «папой»?
– Да как-то не сподобился…
– Тем не менее это так. Скажи, неужели ты все еще считаешь, что нашу встречу в Днепропетровске устроила мать? Если да, то ты глубоко заблуждаешься, она уже давно не в состоянии ничего организовать. Нашу встречу устроила я, подбрасывая ей идеи, но так, что она воспринимала их как свои… Это я ей предложила продать мой адрес, отправив к тебе Ваську за деньгами. И ответ тебе тоже писала я, она же сидела рядом и думала, что руководит, вставляла одно-другое слово, я с ними соглашалась, и ей этого вполне хватало…
– Не проще ли было бы связаться со мной без этих мезальянсов?
– Как?.. Я не знала о тебе ничего… ни адреса, ни работы… Если мы и могли встретиться, то только через мать… Наконец я поняла, как действовать.
