Как и Шац, Хардуик склонен частично объяснять финское пьянство климатом и зимней тьмой – kaamos: «С февраля по июнь – это очень долго, и в это время ничего не происходит. Весна наступает поздно, большую часть года очень темно. Зимой свет не выключают вообще. К этому не привыкнешь. Я пробовал принимать витамин D и завел лампу солнечного света, но чем дольше здесь живешь, тем хуже это переносится. Каждый год я спрашиваю себя, смогу ли пережить наступающую зиму. Думаю, поэтому здесь считают, что если у тебя есть шанс получить удовольствие, то нужно использовать его на всю катушку. Потому что лето коротко, а моменты, когда можно порадоваться жизни, случаются нечасто. Я считаю, что это причина столь яростного гедонизма».
К несчастью для финнов, мир судит о них именно по этому «яростному гедонизму» и сопутствующим ему бесчинствам. Это не самый лучший имидж для прогрессивной демократической страны. В последние годы люди, ответственные за поддержание международной репутации Финляндии, пытаются изменить ситуацию. В течение пяти лет финские власти консультировались со всеми, от главы корпорации Nokia до школьных учителей, на тему самовосприятия и того, как они хотят выглядеть в глазах окружающего мира. Результатом стала бренд-концепция «Миссия для Финляндии», представляющая страну как всемирного решателя проблем. Началась кампания в медиа под лозунгом «Есть ли на борту финн?» – по аналогии с «Есть ли на борту врач?», – подчеркивающая честность и надежность финнов.
Меня познакомили с одним из членов комитета по брендингу, Паулиной Ахокас из компании Music Export Finland. Мы встретились во время вынужденного перерыва на спектакле ведущего финского артиста современного балета Теро Сааринена в Александр-театре. На концерте случайно сработала пожарная сигнализация, и всех вывели из здания. Кстати, выступление Сааринена было запредельно авангардным. Публика даже не сразу поняла, что воющая пожарная сирена не относится к представлению.
«Если бы вас попросили сконструировать идеальную страну с нуля, то получилась бы Финляндия, – доверительно сообщила мне Ахокас на встрече в ее офисе на следующий день. – Финляндия – чудо, просто об этом никто не знает».
Среди достоинств Финляндии она упомянула равенство возможностей – «Мы заботимся о каждом, и все получают равные шансы, независимо от происхождения»; надежность ее жителей – «Наше рукопожатие – одно из самых располагающих в мире»; и даже климат – «Я люблю снег, зимой он делает город светлее. Не то что английский туман».
Я упомянул проблему с алкоголем. Для имиджа страны это помеха, верно? «Что ж, это действительно так, – сказала Ахокас и неожиданно просияла. – Но ведь это так здорово – быть одновременно и надежными, и ненормальными!»
В тот же вечер пятницы я отправился в центр Хельсинки, чтобы лично оценить «ненормальность» подвыпивших финнов. Я начал в восемь вечера с бара у Tennispalatsi (в 1952 году здесь проводились олимпийские баскетбольные матчи). Народу было много, но никто не буянил. К девяти часам бар был уже битком, но, за исключением пары случайно разлитых рюмок, ничего нежелательного не происходило. Я ушел около десяти и направился через площадь в другой бар продолжать свои социоантропологические полевые работы.
Оттуда я ушел около половины двенадцатого. Улицы стали более оживленными – по ним, оглашая окрестности своим токованием, сновали группы подростков-готов в длинных кожаных пальто и серебряной бижутерии. Они выглядели сильно пьяными. Звенело бьющееся стекло, возле мусорных бачков суетились сборщики пустых бутылок (чтобы поощрять сбор вторсырья, в Скандинавии платят деньги за сданную возвратную тару, поэтому копание в мусорных бачках – обычное занятие для тех, кто победнее. Иногда, особенно после уплаты налогов, я и сам серьезно подумываю об этом).
По мере того как пятничная ночь превращалась в субботнее утро, обстановка на улицах Хельсинки стала приобретать более угрожающий характер. Я обратил внимание на охранников в черном, появившихся у входа в большинство баров и пабов. Впрочем, все выглядело так же, как и в других крупных скандинавских городах, – и уж в любом случае не так страшно, как ночь с пятницы на субботу где-нибудь в Кроли или Лестере
[79]. В Кроли я бы опасался за свою жизнь, а здесь меня пугала только местная манера одеваться.
30 Финны vs шведы
Придется полюбить страну, если она посылает Lordi на конкурс Евровидения и побеждает в нем, а также потребляет мороженого больше, чем где-либо еще в Европе (14 литров на душу населения в год). К тому же здесь танцуют танго чаще, чем в Аргентине. Финское танго исполняется в меланхоличном миноре. Одно из объяснений его популярности я получил от женщины, с которой разговорился в Cafe Tin Tin Tango: если заставить финского мужчину танцевать, он перестает пить. А чтобы научиться танцевать танго, требуется много времени.
Да уж, необыкновенное место.
Покойный американский политолог Сэмюэл Хантингтон писал в своем эссе «Столкновение цивилизаций», что Финляндия стоит на одной из главных линий цивилизационного разлома – границе между западным христианством и православием. В определенном смысле финны навеки обречены разрываться между историей Европы, частью которой они стали благодаря шведскому влиянию, и русским миром с его царским и коммунистическим режимами. В этой связи можно ожидать от них некоторого раздвоения личности или конфликта культур, и мне кажется, что это так и есть.
В своей книге «Финляндия, волк-одиночка мировой культуры» Ричард Д. Льюис подытоживает свои наблюдения о противоречивой природе финнов: «Финны – душевный народ, но стремятся к уединению. Они умны и трудолюбивы, но часто кажутся медлительными. Они любят свободу, но ущемляют себя в правах ранним закрытием магазинов, ограниченным доступом к алкоголю, запретом принимать ванну поздно вечером в многоквартирных домах и удушающе высокими налогами. Они боготворят физкультуру и спорт, но до недавних пор их рацион приводил к самой высокой смертности от болезней сердца в Европе… Они любят свою страну, но редко говорят о ней хорошо».
С 1947 года, когда Финляндия была вынуждена уступить русским примерно 10 процентов своей территории, этот рубеж между Западом и Востоком стал границей в буквальном смысле слова. Но финны жили в условиях этой раздвоенности с куда более давних пор. «В начале XII века финны оказались в центре конфликта, периодически переходившего из холодной в горячую фазу и обратно вплоть до 1945 года, – пишет Льюис. – Отношение к этой геополитической эквилибристике во многом определяет историю нации». Финны долго выступали в роли этакого тяни-толкая, и нет ничего удивительного в том, что в их ментальности переплелось такое количество глубинных табу.
Здесь и запутанные отношения с Швецией, и страхи перед Россией, и опасения относительно восприятия их остальным миром, и пьянство с агрессивностью, и страшная гражданская война, и мутные истории с нацистами, и болезненный раздел 1947 года, и трепет перед крахом Nokia, способным привести страну на грань дефолта, и многое другое.
