— Эй, парень, а у тебя неплохо получилось, — сказал он и нахмурился, словно гадал, что я такое.
У него за спиной я разглядел Сигурда. Ярл стоял, держась обеими руками за борт «Змея», обратив лицо к ночному небу, и улыбался.
Шторм прекратился. Низкая черная туча, похожая на брюхо чудовища, разорвалась, открывая мириады звезд. Волнение утихло, обжигающий дождь умер, но я еще какое-то время опасался, что стихия лишь собирается с силами, чтобы нас прикончить. После жуткого шума на борту «Змея» воцарилась неестественная тишина. Буйство ветра, дождя и моря сменились приглушенными голосами воинов и размеренным поскрипыванием выдержанного дуба.
Я перевязал волосы бечевкой, смазанной дегтем, занял свое место у правого борта «Змея», ухватился белыми руками за верхнюю доску обшивки и уставился на серое море.
— Не беспокойся, братишка. Ньорд уже повеселился с нами, — сказал Сигтригг, похлопав меня по спине.
Он нагнулся и стал вычерпывать воду маленьким ведерком. В углублениях на парусе, прикрывавшем трюм, скопились лужицы, ноги шлепали по воде. Воины Сигурда приводили корабль в порядок.
— Теперь старик оставит нас в покое, — добавил Сигтригг.
Лицо этого воина было свирепым, изуродованным отвратительными недавними шрамами. Но у меня не возникало никаких сомнений в том, что красивым он не был никогда.
— А ты откуда знаешь? — спросил я, осмелившись оторвать одну руку от борта.
Теперь, когда «Змей» сражался за нас и одержал победу, я находил, что запахи дерева и дегтя внушают уверенность. Корабль с честью вышел из шторма, и я был ему признателен.
— На море никогда не бывает безопасно, англичанин, — крикнул Ньял, сидевший у левого борта.
Усмешка образовала щель в светлой бороде, по которой он водил гребнем.
— Но в этом и заключается его главная прелесть!
Гребень остановился, застряв в спутанных, пропитанных морской солью волосах. Улыбка норвежца превратилась в недовольную гримасу.
Сигтригг выплеснул за борт еще одно ведерко. Перед тем как упасть в море, вода успела сверкнуть в свете звезд.
Скандинав снова наклонился, потом выпрямился и сказал:
— Один жадный ублюдок, решивший, что можно принести в жертву полудохлого быка, сейчас где-то ворочается с боку на бок, не в силах заснуть. Но мы тут ни при чем. Мне на это ровным счетом наплевать.
— В следующий раз мы преподнесем Ньорду твоего племенного быка, Сигтригг, — заметил Сигурд.
Ярл протянул ко мне руку и кивнул на амулет Одина, висевший у меня на шее. Я снял эту штучку, Сигурд надел ее и стал помогать Улафу проверять парус. Ветер вытянул шерстяное полотно, но за ночь оно должно было снова принять прежнюю форму.
— А еще лучше, если Ньорд получит тебя самого, — добавил ярл и хлопнул Сигтригга по промокшей спине. — Ребята, достаем весла! — крикнул он. — На сегодня хватит удовольствия.
Скандинавы не стали недовольно ворчать. Мне казалось, что они с радостью снова взяли «Змей» в свои руки. Пусть уж лучше кораблем повелевают весла и руль, чем ветер и волны.
На море никогда не опускается кромешная тьма, потому что малейший слабый свет звезд или луны, даже если они затянуты тучами, отражается от воды. Однако плыть было слишком опасно. Сигурд решил грести к земле и встать на якорь на мелководье. Если кто-то заметит скалы, торчащие из воды, то остановить дракар с помощью весел можно будет гораздо быстрее, чем убирая парус.
К тому времени как жар от наших тел согрел влагу, пропитавшую одежду, мы обнаружили бухту, защищенную от западного ветра большим мысом. Улаф бросил якорь на песчаное дно. Команды обоих дракаров устроились спать или играть при свечах. Мы с Эльхстаном сели рядом.
Светловолосый Эрик поднес к лицу лампу Сигурда и затянул песню. Улаф объяснил мне, что она была древней уже тогда, когда родился его дед.
Я спою про себя,
Расскажу о своих странствиях, о том, как я страдал,
О трудных временах и тяжелом труде.
Много горечи пришлось мне отведать,
Я часто убеждался, каким ненадежным домом
Является в шторм корабль, когда наступал мой черед
Нести утомительную ночную вахту
У головы дракона, плывущей мимо скал…
Воины улыбались и одобрительно кивали. Все они хорошо знали море и понимали, что иногда оно может поглотить и великих людей. Но соленая вода была их владениями, и они ее любили.
— Голос у него как мед, правда? — сказал воин по имени Олег, не отрывая глаз от Эрика. — В это трудно поверить, если ты хоть раз слышал, как поет его отец, — добавил он, кивнув в сторону Улафа, который буквально сиял от гордости.
— Для язычника Эрик поет неплохо, — осмелился я сказать, а Олег просто качнул головой, соглашаясь.
Это был хрупкий, прекрасный голос. У меня мелькнула мысль, что дочери Ран, эти волны с пенистыми гребнями, с радостью возьмут Эрика к себе, если только им представится такая возможность, чтобы он целую вечность пел в зале их матери.
Часто мои ноги
Немели от холода в замерзших сапогах.
Холод был невыносимым. В то же время печаль
Жгла мне сердце. Мой рассудок,
Уставший от моря, наполнялся тоской о доме…
Теперь сам Сигурд поднял руку. Эрик улыбнулся, приглашая ярла подхватить песню, что тот и сделал не сладким, приятным, но грубым, зычным и сильным голосом.
Однако сейчас
В моем сердце снова шевелится кровь, призывая меня
Опять сразиться с огромными волнами, с соленой водой.
Сердце всегда увлекает меня
Отправиться в путь, посетить земли
Далеко за морем, где живут неведомые люди…
Так, купаясь в звуках пения, я и заснул.
Глава четвертая
Мы снова взялись за весла. Я постепенно привыкал грести и предпочел бы делать это один, но знал, что гребля отвлекает мысли Эльхстана от морской болезни. Поэтому я позволял ему сидеть рядом со мной у борта и двигать руками вместе с веслом, не напрягая их. С утра дул лишь слабенький ветерок, из чего следовало, что все до одной пары рук были нужны, чтобы вести «Змей» по спокойному морю. Однако гладкая рукоятка весла, натирающая мозоли, размеренный ритм гребли, плеск лопастей в серой воде приносили мне какое-то странное утешение. Прежде я чувствовал себя пленником, теперь понимал красоту «Змея», видел волшебство в том, как он рассекал волны, унося нас от беды.
— Не могу понять, Эльхстан, как мне удается говорить на их языке, — сказал я, переводя тяжелое дыхание.
Старик продолжал смотреть прямо перед собой, словно ничего не слышал.
— Откуда взялся тот нож, который ты нашел на мне?
