— Берегись этого англичанина, Ворон, — сказал Сигурд, указывая на Веохстана. — Он расстанется со своими глазами, лишь бы вонзить тебе в горло меч. — Ярл хитро усмехнулся. — Но я думаю, что сделать это будет непросто. Ты прирожденный боец. Полагаю, даже этот вот душегуб Бьярни со мной согласится.
— Ха, Сигурд, я просто жалею мальчишку, — сказал тот и подмигнул мне.
— Это правда, господин, — смущенно признался я. — Он притворяется уставшим, умышленно бросает свой щит, чтобы подбодрить меня.
— Только чтобы хорошенько тебе врезать, когда ты без оглядки ринешься вперед, — усмехнулся Бьярни. — Даже у Свейна хитрости больше, чем у тебя!
Я улыбнулся Бьярни, повернулся к Сигурду, сжал рукоятку меча и сказал:
— Я признателен вам за все, мой ярл.
Я хотел поблагодарить всех норвежцев за то, что они передали мне свои знания, подарили замечательное оружие, приняли в свое братство, но не знал, как выразить это словами.
— Знаю, Ворон, — сказал Сигурд. — Когда-нибудь ты станешь великим воином. В день твоего рождения норны вплели такое условие в нить твоей жизни, в твою судьбу. Я в этом уверен. — Он остановился, схватил меня за плечи и пристально посмотрел в глаза, в то время как остальные продолжали двигаться вперед, огибая нас подобно ручью, обтекающему валун. — Я кое-что собирался дать тебе еще с той ночи в крепости короля Кенвульфа.
— Господин, еще один овсяный пирог мне в горло не полезет, — проворчал я, зажимая живот.
— Какой предводитель станет награждать своих воинов овсяными пирогами? — рассмеялся ярл. — С другой стороны, такой человек мог бы рассчитывать на безоговорочную преданность Улафа, который как раз проходит мимо нас!
Сигурд усмехнулся, снял с правой руки толстый серебряный браслет и протянул мне. Я с благоговением принял это сокровище в форме змеи, две головы которой скалились друг на друга в том месте, где браслет был разорван. Я надел подарок на правую руку. Он оказался слишком большим для запястья, и мне пришлось поднять его выше, на бицепс. Через какое-то время у меня от улыбки заныли мышцы лица.
Вечером мы разбили лагерь у старых угольных копей. Верхний слой земли, снятый для того, чтобы облегчить доступ к топливу, был насыпан высоким валом, окружающим глубокую яму. За долгие годы он зарос березами, соснами и терновником, образовавшими сплошную непроницаемую стену, за которой могли укрыться мы сами и наши костры. Нам надо было только следить за тем, чтобы огонь не поднимался высоко вверх. Сигурд расставил на насыпи четырех человек, чтобы они несли дежурство, хотя мы уже больше не опасались, что король Кенвульф нас найдет. Маугер посоветовал Сигурду уходить из владений короля Мерсии на юго-запад, скрывая то, что мы пришли из Уэссекса. Этим утром мы переправились через Северн, убив рябого паромщика и забрав его судно.
— Если Кенвульф узнает, что за набегом стоял Эгберт, то договор между нашими королевствами не будет стоить и плевка, — покачал головой Маугер. — Наша маленькая уловка на какое-то время собьет мерсийских ублюдков с толку. Конечно, почти все они безмозглые сукины сыны, но даже эти остолопы не поверят, что это дело рук валлийцев, особенно когда поймут, что сделано все было ради книги. Яйца Христовы, Сигурд, валлийцы — сущие дьяволы. Сучьи дети с безумными глазами, в сравнении с которыми твои люди выглядят монахами!
Однако никаких признаков погони не было. Мерсийцы нам не грозили, поэтому мы устроились вокруг костров, распевая песни и доедая припасы, захваченные в крепости короля Кенвульфа. Свежий восточный ветерок принес ночную прохладу. Я сидел со своими друзьями — Свейном, Бьярни, Бьорном, Флоки Черным, Брамом, Улафом, Хаконом и другими — и глядел на едва светящиеся угли умирающего костра. На ветке березы висели три пустых бурдюка. Эль, которым они были наполнены совсем недавно, теперь раздувал наши животы. Еще два бурдюка продолжали ходить по лагерю, но почти все воины уже спали, укрывшись плащами и промасленными шкурами.
— Я хорошо помню свой первый браслет, Ворон, — сказал Улаф, закрыл глаза, картинно выпятил грудь и громко рыгнул.
Только у Сигурда и Брама серебряных браслетов на руках было больше, чем у него.
— Я получил его за то, что убил вепря вот этим, — заплетающимся языком продолжал Улаф, вытаскивая нож с рукояткой из оленьего рога. — Одним только этим. Я тогда был еще моложе, чем ты сейчас, Ворон, — добавил он и тряхнул головой, отяжелевшей от хмеля. — Гораздо моложе.
Брам рубанул рукой воздух, потом с укором помахал пальцем и сказал:
— Ха! Твой брат всадил в зверя две стрелы, Улаф. Это произошло еще до того, как ты его унюхал. Я хорошо помню.
— Да они его только еще больше разозлили! Впрочем, что ты можешь об этом знать? Ты тогда наверняка набрался эля и валялся в постели с какой-нибудь шлюхой, — пробормотал Улаф, забывая о том, что Брам в те времена тоже был еще мальчишкой. — Проклятье!.. Самый вкусный вепрь, какого я только пробовал. — Он потрепал меня по голове и снова рыгнул.
— Когда-нибудь у меня будет столько же браслетов, сколько у тебя, Улаф, — сказал я, проводя пальцем по толстой серебряной змее, ставшей частью моего тела.
— Может, и будет, парень, — ответил Улаф, почесывая густую бороду, и кивнул на Сигурда, храпевшего неподалеку. — Наш ярл — самый щедрый из тех, кто выводил дракары в море. Держись Сигурда, Ворон, и ты получишь свои браслеты.
— Да, если только ты ничего не имеешь против того, чтобы наступать на чужие внутренности, — с усмешкой вставил Бьярни. — Сигурд сделал всех нас богатыми.
— Да, скоро мы станем далеко не самыми бедными мертвецами, — пробормотал Глум и махнул обрубком, затянутым в кожу.
— Следи за своим языком! — рявкнул Свейн Рыжий. — Иначе скоро тебе придется пользоваться ногами, чтобы подбирать выбитые зубы!
Торгильс, родственник Глума, поднялся на ноги и выхватил меч. Свейн тоже встал и жестом предложил ему напасть первым. Другой родич Глума, верзила по имени Торлейк, вскочил, схватил Торгильса за правую руку, сжимающую меч, и опустил ее. Кормчий «Лосиного фьорда» сидел и сверкал глазами на Свейна.
— Довольно, кузен, — сказал Торлейк и махнул Свейну, чтобы тот тоже отступил назад.
— Спрячьте свои проклятые мечи, пока я не содрал с ваших задниц шкуру, пропитанную элем, кровожадные сучьи дети! — проворчал Улаф.
Спящие, в том числе и Сигурд, зашевелились. Моя рука потянулась к рукоятке меча. В душе я жаждал хаоса, обнаженных клинков и выплеснувшейся ярости, ненавидел Глума за то, что он сделал с Эльхстаном. Но Улаф загасил искры до того, как они успели разгореться. Норвежцы снова уселись вокруг костров, ощетинившиеся, но подавленные элем, залитым в желудки.
Маугер ухмылялся. Он, конечно же, наслаждался мыслью о том, что язычники были готовы проливать кровь друг друга. Веохстан тоже пристально наблюдал за происходящим, но его лицо оставалось непроницаемым. Кинетрит спала, подложив руку под голову. Ее светлые волосы рассыпались по лицу и ниспадали на грудь. Вид девушки усмирил жажду крови, бушующую у меня в груди. Веохстан заснул, а я долго наблюдал за игрой света на лице Кинетрит.
