Наконец Пенда поднял руку, и все умолкли.
— Ворон, выбирай место, — сказал он, вперил в меня взгляд черных холодных глаз и сплюнул. — Но сделай это хорошо, — угрюмо предупредил дружинник, положив руку на рукоятку меча. — К нам пожалуют гости.
— Вон там, Пенда, — без колебаний ответил я, указывая влево.
В той стороне местность поднималась сначала плавно, затем круто, а шагах в пятистах или шестистах от нас выравнивалась, давая приют рощице сосен и берез. Там, где склон был самым крутым, из земли торчали камни. Я знал, что любое препятствие, каким бы незначительным оно ни было, будет нам на руку, если враги вздумают напасть в темноте. Человек может споткнуться о камень, выступающий из земли, и подвернуть ногу.
— Сойдет, — пробормотал Пенда. — Деревья, возможно, тоже пригодятся. — Он повернулся к Освину: — Возьми десятерых парней, спустись к реке и поищи рыболовные сети. Ублюдки отогнали подальше своих овец, но у них не было времени вытащить сети. Нам не помешает перекусить, прежде чем мы начнем их убивать. — Освин развернулся, собираясь идти, но Пенда схватил его за плечо и добавил, стискивая кулак: — Притащите столько камней, сколько сможете унести, да хороших, гладких, которые будут проламывать валлийцам черепа, когда те станут подниматься на холм.
Освин ухмыльнулся и направился к реке.
Я рассматривал крепость, когда Пенда постучал по моему шлему древком копья.
— Парень, пялясь на нее во все глаза, ты ее не уничтожишь, — сказал он. — Лучше поднимайся на холм и начинай готовиться.
Мы медленно карабкались вверх по склону, обремененные тяжелыми щитами, копьями и мечами, и глядели на то место, где нам предстояло дать бой врагу. Я смотрел на Эфу, несущего на плечах спущенный лук, и мне хотелось надеяться, что он действительно умеет мастерски обращаться со своим оружием. Я радовался, что оставил ему жизнь.
* * *
Мы провели на холме беспокойную ночь. Тревогу усугубляло осознание того, что с каждым часом к крепости подходили все новые валлийские воины, привлеченные оранжевым сиянием сигнального костра на северо-восточном холме. Так мошки слетаются на пламя свечи. Уже в сумерках вернулся Освин с четырьмя хариусами, двумя большими лососями, одной форелью и несколькими мелкими ельцами. Мы приготовили рыбу и съели ее вместе с черствым хлебом и сыром. Наши желудки и руки наполнились силой перед предстоящей битвой. Все наслаждались теплом большого костра, ибо теперь уже не было причин соблюдать скрытность.
— Подбросьте дров, ребята, и давайте споем, — сказал Пенда. — Ради любви Христа сделаем это громко. — Он сидел на траве и точил длинный нож с белой костяной рукояткой. — Чем более радостными мы покажемся валлийцам, тем вероятнее, что они побегут сюда, размахивая копьями, чтобы нарушить наше веселье. Если нам повезет, то валлийцы выдохнутся, как собаки, и сами нанижутся на наши копья.
Я улыбнулся, услышав эти слова. Вряд ли Пенда понимал, какое действие они оказывали на людей, сидящих вокруг. Он не был прирожденным лидером, как ярл Сигурд, и не вселял в сердца своих воинов ложную надежду. Однако в ту ночь уэссексцы с радостью затянули песню, выполняя его распоряжение. Пенда — прирожденный боец, это было очевидно любому, а большего сейчас от него и не требовалось.
Я встретил рассвет, стоя лицом на восток, ощущая на щеках ласковое тепло восходящего солнца и гадая, суждено ли мне будет насладиться им снова. Долина внизу по-прежнему оставалась укрыта холодной тенью. Я разглядел маленькие фигурки между домами, домашнюю скотину, мужчин и женщин, и понял, что валлийцы готовились к битве.
«Пусть идут, — подумал я. — Мы готовы».
Наши бурдюки были наполнены водой, по периметру вершины холма лежали горки круглых речных камней. Деревьев здесь оказалось меньше, чем я сначала подумал, но так даже было лучше, поскольку ничто не мешало нам видеть крутые склоны, по которым будут подниматься валлийцы, чтобы нас убить. Кроме того, на вершине оставалось достаточно места для того, чтобы встать строем, укрываясь щитами и ощетинившись копьями.
— Мне здесь нравится, — произнес Пенда, нарушая очарование тишины.
Он подошел ко мне и остановился у края плоской вершины. Мы устремили взоры на долину, раскинувшуюся перед нами.
— Быть может, я вернусь сюда и построю дом. Прямо здесь, — сказал Пенда, указывая на кучу камней. — Совсем небольшой, такой, за которым смогут присматривать пять-шесть рабов. — Его лицо, рассеченное шрамом, оставалось непроницаемым, и я не смог определить, шутит ли он. — Я приду сюда летом с той рыжеволосой девушкой из дома и расскажу ей, что когда-то вон там внизу была крепость.
— Она твоя жена? — спросил я, уверенный в том, что это не так, ибо девушка была красивая, а я не мог представить себе Пенду нежным и ласковым.
— Пока что нет, Ворон, однако зуд требует, чтобы его почесали. Не так ли, парень?
Я рассмеялся, а Пенда рассеянно почесал шрам на щеке и пробормотал:
— Не вижу, что тут такого смешного. Если ты можешь мечтать о том, как оттрахать тощую дочку олдермена Эльдреда, то почему мне нельзя представить, как мы с рыжеволосой девчонкой резвимся на сеновале?
— Бьюсь об заклад, ты не будешь первым, — сказал я.
— А я этого и не хотел бы, парень. Можешь оставить милых юных девственниц себе. Забирай их хоть всех, и удачи тебе. Они лежат, словно сосновые бревна, и, по-моему, даже не получают удовольствия, благослови, Господи, их матерей. Нет, Ворон, по мне лучше женщина, которая знает, как пускать соки. — Пенда нагнулся, подобрал камешек и швырнул его так высоко, что он упал на землю где-то посреди склона. — Будем надеяться, что нам обоим еще представится случай погрузить члены в нежное женское тело, — с каменным лицом добавил он.
Тут я внезапно ощутил бурление в глубине желудка. Ворота крепости, уже купающиеся в лучах утреннего солнца, отворились. Валлийцы выходили в долину.
— Они идут! — крикнул я.
Уэссексцы проверяли снаряжение, напоследок еще раз точили мечи. Многие бормотали молитвы и крестились. Даже опытные воины поднимали круглые щиты и рассматривали длинные копья так, словно им еще никогда не приходилось сражаться этим оружием. Они будто гадали, выдержат ли дерево и сталь, когда начнется битва. Ополченцы смотрели на ветеранов, подражали их действиям и спрашивали совета, отбросив напускную гордость.
Восемь лучников натянули тетивы и выбрали стрелы, которые будут выпущены первыми. Эти люди понимали, что из всех нас они будут в наибольшей безопасности, по крайней мере вначале, потому что им предстояло держаться за нашим скьялборгом, боевым строем. Они будут осыпать надвигающихся валлийцев острыми стрелами. Когда те закончатся, лучники возьмут щиты и копья и заполнят бреши в строю, займут места убитых товарищей.
Я стиснул толстое ясеневое древко копья. Теперь оно принадлежало не Глуму, а мне. Его тяжесть вселила в меня уверенность. Я представил себе оружие как продолжение своего тела. Кажется, мне удалось почерпнуть волшебства и сил от дерева, из которого его сделали. Не могу сказать, было ли это действительно так, но копье точно помогло мне раздавить страх, начинавший грызть кишки и размягчать внутренности ниже грудины.
