— О, я вам этого не говорил, — рассмеялся Джереми. — Это сказал другой — вот он. Я никогда никого не обманывал, я честный малый, да-да. Помните, я еще в отеле предостерегал вас, так что не надо меня винить. Я вам сказал, что он затевает что-то скверное. Я даже посоветовал смотреть в оба и дважды проверить его документы! Уалла! Вы не иначе как ягненок в волчьей шкуре, мсье волк-в-овчине! Погодите, вот увидите, как он ест цыпленка, которого вы прихватили с собой — тогда поймете, на что он горазд! Видите, вам следовало заплатить, когда я просил! Я кое-чего стою. Да-да. Тот, кто платит столько, сколько я стою, окупает затраты. Если бы вам хватило ума заплатить мне больше, чем этот человек, я помог бы вам провести его вместо того, чтобы помогать ему провести вас. Но он выложил мое жалованье до обеда, а вы не дали мне ничего, вот и получили по заслугам, и я не пожелал бы теперь согревать вашу пару брюк! Говорю вам, Рэмсден-эфенди — просто кошмар не остановится ни перед чем. А я еще хуже, потому что честен и делаю то, за что мне платят!
Тут я на всякий случай обнял Рене: похоже, у него было припрятано оружие, и любой нормальный человек на его месте пристрелил бы нас обоих и дал деру. На миг мне показалось, будто я чувствую движение его руки… Но нет. Это Джереми обшаривал карманы банкира, ища нож или пистолет. Тогда я вытащил сигару и чиркнул спичкой.
Конечно, при таком освещении любое лицо выглядит жутковато. Но выражение на физиономии Рене являло собой такую смесь ненависти, ярости, обманутых ожиданий и страха, какой я еще не видал. Глаза загнанного зверя, губы шевелятся, словно он отчаянно пытается придумать верное заклинание, способное спасти его и погубить остальных. Но в арсенале банкира был лишь один прием, весьма избитый. В особенно критической ситуации человек, не задумываясь, взывает о помощи к своим богам, и тогда можно до конца постичь его сердце и религию.
— Очень хорошо, очень хорошо, — проговорил он, словно оказался на дыбе и спешил высказаться, чтобы его поскорее оттуда сняли. — Я готов на жертву. Деньги во внутреннем кармане жилета с изнаночной стороны. Это мои сбережения. Возьмите их и отпустите меня. Немного, самая малость, я не богат, надеялся разбогатеть. Но для вас… не сомневаюсь, для вас это целое состояние. Возьмите и будьте милосердны. Верните мне меньший пакет из двух, а себе возьмите тот, что побольше, и отпустите меня.
Из любопытства я полез по указанному адресу и вытащил оба пакета. Джереми чиркнул спичкой. В маленьком пакете содержался чек на четверть миллиона франков для предъявления в Париже. В большом оказалась лишь корреспонденция. Я вернул оба.
— Послушай, — сказал я. — Я еще ни разу не убивал человека. Так что если ты дашь мне еще один повод тебя убить, станешь моей первой жертвой, помяни мое слово!
Глава 15.
«ЗАСТАНЬ АЛФИЕВ ВРАСПЛОХ И ЗАДАЙ ИМ ЖАРУ!»
Несомненно, вы знаете, что если два человека, принимавших участие в сражении, напишут про то, что видели, отчеты будут заметно различаться — не только в мелочах. Так что вы не дождетесь от меня подтверждения какой-либо из бесчисленных историй, в которых предлагалось объяснение той легкости, с которой французам удалось неожиданно взять Дамаск. Я лишь был внутри и глядел наружу. Понятно, что взгляд снаружи внутрь дает иную картину. Далее, не забывайте, что нынче время официальных отчетов, которые делают черное белым. Когда Генштаб армии вторжения держит под контролем все телеграфные линии и прочие средства связи, можете представить себе, что вам выдадут, если пожелаете. Но можно и не желать, как говорят в штате Мэн. И я признаю: все, что видел я лично, я наблюдал из закрытого авто, пока мы тряслись по разбитым дорогам. Иногда мы с Джереми выбирались наружу, чтобы помочь водителю-арабу вытащить машину из грязи, навалившись на нее сзади. Яснее всего я помню этого араба: молчаливого, бесстрастного, который большей частью смотрел прямо перед собой, точно сова. Однако в критической ситуации он внезапно пробуждался, изысканно богохульствовал фальцетом и совершал почти невозможное.
К двум часам пополуночи мы ехали на четырех шинах, из которых спустили воздух. Я узнал название фирмы-изготовителя этих шин на будущее, чтобы рекомендовать и пользоваться. Одна рессора сломалась, но мы двигались вперед, как моряки, соорудив ей замену из цепи и веревки, предварительно добыв бензин у христианских монахов, которые клялись, что у них его нет, и расплакались, когда один из офицеров Фейсала показал, что они нас морочат. Монастыря там никто не видел, я даже не знал, был ли он там — одни постные рожи и тонзуры. И владельцы этих рож и тонзур слаженно кивали и лгали напропалую.
Орудийный огонь к этому времени усилился, правда, во Фландрии было пожарче. Поскольку ни одна из сторон не могла видеть другую и не располагала координатами, французы, как я подозреваю, таким образом возвещали о наступлении. Нехитрый пропагандистский ход, дешево и сердито — внакладе остаются только налогоплательщики. А сирийцы отстреливались как безумные и палили абы куда — главное подальше, скорее для поддержания духа, чем по какой бы то ни было иной причине.
Итак, мы тряслись в громыхающей машине, пока за волшебными клубами тумана не забрезжила заря. В разрывах тумана виднелась обширная равнина, спускающаяся к западу. Повсюду виднелись длинные ряды пехоты, кое-где — огневые точки. Казалось, равнину кто-то разлиновал с севера и с юга.
Винтовочная пальба началась через десять минут после того, как встало солнце, и продолжалась не больше получаса. Не могу в точности описать, чем все закончилось, потому что ветер дул в нашу сторону и гнал утренний туман плотными белыми клубами, лишь на миг позволяя что-то увидеть, а затем все исчезало.
Мы были примерно в миле от линии огня, и я не видел ни машины Фейсала, ни какой-либо другой. На миг с моего сидения открылся прекрасный вид на ближайшее построение пехоты. Я видел около пятидесяти ярдов линии и примерно полсотни солдат. Они яростно вели огонь поверх низкого земляного укрепления, хотя я не заметил и намека на присутствие французов. Артиллерия в это время, кажется, притихла.
Внезапно, без какой-либо видимой причины, солдаты, спины которых маячили передо мной, дрогнули и побежали. В следующий миг их скрыл туман, а моему взгляду открылся новый участок позиций. Рискну предположить, что таким образом я мало-помалу осмотрел с милю огневого рубежа. Все бежали что есть духу, но сколько я ни присматривался, не заметил ни одного француза. Да, забыл сказать: первые из беглецов минут через десять добрались до грязной дороги, где стояли наши автомобили, погрузившись по самую ось в полужидкую грязь. За эти десять минут мы вытолкнули и вытянули все машины, и они смогли двигаться, причем моторы ревели немногим тише пулеметных точек. Нам не очень хотелось быть сметенными толпой бегущих людей. Но беглецы нас не замечали. Они бросали оружие и бежали, не разбирая дороги, выпучив глаза и думая только об одном: оказаться как можно дальше от противника. Я выскочил из машины и схватил одного.
— Отчего вы бежите? Что случилось? — спросил я. Мне пришлось держать его тем крепче, чем упорней он вырывался.
— Ядовитый газ, — выдохнул он.
