— Куда мы двинемся, когда падет Шанхай?
— Ты так уверена в том, что он падет?
Она взглянула на него так, будто он спросил, мокрая ли вода, и ответила:
— Да. А разве ты в этом не уверен?
— Мы отправимся на запад, — пролаял он, проигнорировав ее риторический вопрос.
Его вновь удивило то, какую власть сумела заполучить над ним эта домашняя на первый взгляд девушка. На протяжении многих лет он считался отъявленным ловеласом и покорил сердца многих красоток Южного Китая, и вот теперь оказался под каблуком у женщины с коровьей мордой.
Она взяла вазу, которая, по словам эксперта, относилась к периоду династии Мин, поднесла ее к свету и улыбнулась. Эта ваза ей нравилась. Ей вообще нравились стоящие вещи.
— Ты хочешь передислоцировать все наши силы в Нанкин? — спросила она.
— Нет, там сложно держать оборону. Мы расположимся западнее города.
— Чтобы снова напасть на коммунистов? — спросила она, не скрывая разочарования, ведь территории к западу от Нанкина были известны своей бедностью.
— Нет, коммунисты находятся севернее.
Женщина призадумалась. Ее генералиссимус осуществил уже пять широкомасштабных военных экспедиций против коммунистов, причем в ходе последних трех войсками Гоминьдана командовали германские генералы. Наконец коммунисты прекратили сопротивление и отошли на северо-запад. Это было поражение, но госпоже генеральше хватало ума не списывать со счетов коммунистов и их вождя Библиотекаря. Хотя сама мысль о том, что те раздают недоумкам-крестьянам самые хорошие земли и товары, приводила ее в бешенство. Она задумалась над тем, как долго еще ее тупая сестра будет якшаться с этими кретинами, но потом махнула рукой. Ее сестра номер два — просто дура. Женщина перевела взгляд на мужа, который все еще продолжал что-то говорить.
— Пора готовиться к передислокации, — заключил он свою тираду.
— В этом нет необходимости. Все уже готово.
На протяжении последних десяти лет двадцать ее слуг усердно тащили все ценное из домов, расположенных в радиусе десяти миль, и теперь она просто решала, какие именно предметы будут аккуратно упакованы и погружены в ее личный вагон.
* * *
Третья дочь Чарльза Суна стояла возле дома во Французской концессии, который раньше она делила с ныне покойным мужем, доктором Сунь Ятсеном. Она вздохнула, вспомнив его нежность и безрассудную храбрость. Однажды она едва не бросила его, когда, стремясь сохранить единство рассыпающейся революционной коалиции, он передал полномочия президента новой Китайской Республики маньчжурскому генералу, согласившись взамен занять пост министра железнодорожного транспорта. Снова и снова в их гостиной муж заставлял ее разглядывать карты, на которых он чертил идеально прямые линии, и объяснял так, словно она была непроходимой тупицей:
— Прямая представляет собой кратчайшее расстояние между двумя точками.
— Кратчайшее? — эхом откликалась она.
— Да, дитя мое. Это самый короткий путь к новому Китаю.
Она пыталась защитить его, но тщетно. Все знали, что этот человек глуп. Более того, теперь, когда он умер, отстаивать его идеалы было легче, чем когда он был жив. Она вспомнила последние дни его жизни, проведенные в ужасной комнате на втором этаже. Несмотря на августовскую жару в Шанхае, он твердил, что ему холодно, а потом плакал. Плакал и звал маму.
Она вспомнила обиженное молчание отца, когда она вернулась после того, как тайно сбежала с добрым доктором, а потом подумала о своих сестрах. Одна поддерживала гоминьдановское правительство Чан Кайши, а вторая, как поговаривали, являлась влиятельным деятелем Китайской коммунистической партии. Две сестры находились в оппозиции друг к другу, что обеспечивало Китаю состояние равновесия.
Она закрыла дверь опустевшего теперь дома и подумала: «Да, но решающий голос принадлежит мне. Власть над династией Сун в моих руках».
Глава десятая
ВЗЯТИЕ ШАНХАЯ
Первым к неразорвавшейся бомбе, что наполовину зарылась в землю позади здания на Гамильтон-роуд, подошел ребенок. Хотя эта улица располагалась в самом сердце Старого города, по настоянию фань куэй ее назвали на западный манер. Мальчик прикоснулся к хвостовой части бомбы, потом отдернул руку.
— Горячая!
Затем он услышал свист и задрал голову. По небу пролетела какая-то большая серая штука. Мальчик приставил ладошку козырьком к глазам, чтобы защитить их от солнца, а в следующую секунду услышал грохот взрыва в трех кварталах от того места, где стоял.
Тысяча семьсот жизней оборвались в тот момент, когда мощная бомба угодила в верхние этажи универсального магазина на улице Кипящего ключа.
Через полминуты из дома на Гамильтон-роуд выбежала насмерть перепуганная женщина, схватила мальчика на руки и потащила прочь от неразорвавшегося снаряда, одновременно радуясь, что сын жив и здоров, и негодуя на него за то, что он так напугал ее.
Это было 13 августа 1937 года, всего через четыре дня после того, как первый лейтенант японской морской пехоты Исао Ояма предпринял неправомерную попытку пройти на территорию аэропорта Хунцзяо. Он был остановлен патрулем китайского миротворческого корпуса — подразделения, созданного после заключения в 1932 году соглашения о прекращении огня, в которое по настоянию японцев был включен пункт о демилитаризации Шанхая. Молодой японский моряк, разозлившись на то, что кто-то посмел преградить ему путь, ударил одного из китайских офицеров и — в точности, как и рассчитывали его начальники, — получил пулю в сердце.
На следующий день, 10 августа, генеральный консул Японии потребовал официальных извинений и стал настаивать на том, чтобы миротворческий корпус был выведен из Шанхая, а все городские оборонительные сооружения демонтированы.
Китайцы терпеливо выслушали эти требования, но ничего не ответили.
Еще до того как день подошел к концу, японцы подтянули к Шанхаю дополнительные силы. Еще через двадцать четыре часа в нарушение соглашения о прекращении огня Чан Кайши ввел в Шанхай китайские войска. Хотя переговоры продолжались, никто не удивился, когда на следующий день — день, который китайцы впоследствии назовут Кровавой субботой, — на великий город посыпались японские бомбы, а японские самолеты, кружа над Шанхаем на бреющем полете, расстреливали людей из пулеметов.
В девять часов утра 13 августа китайцы начали обстрел японских позиций в районах Чжабэй, Вусун и Цзянвань. Японцы открыли ответный огонь и привели стоявший в заливе флот в состояние повышенной боеготовности. В ту же ночь корабли японского императорского флота начали бомбардировку Города-у-Излучины-Реки.
Французскую концессию и Иностранный сеттльмент немедленно заполнили беженцы. Японцы атаковали только китайские районы, и жители города знали это. Тысячами, сотнями тысяч они искали спасения у фань куэй — точно так же, как это происходило во время мародерских рейдов бунтующих тайпинов.
