— На, попей. — Кангранде поднес к губам юноши кубок с вином, смешанным с маковым соком и семенами конопли. Это питье прописал Морсикато.
Пьетро тотчас забылся, но и в теплом густом тумане, снова охватившем его, не переставал думать о том, что же он такое говорил.
Пьетро спал, теперь видения его были не столь мрачны. Он лежал на кушетке с закрытыми глазами и слушал голоса брата и сестры. На этот раз донна Катерина и Кангранде не спорили и не язвили. Они разговаривали тихо, интонации их были ясны, а фразы лаконичны.
— Так какие у тебя новости?
— Ко мне приходила женщина, которая служит у синьоры де Амабильо.
— Ах вот что!
— Да. Муж этой синьоры погиб в апреле, неудачно упав с лошади.
Кангранде помрачнел, даже по голосу было слышно.
— Насколько я понял, у нее ко мне просьба.
— Она просит о безопасности ее дома, если ты возьмешь город.
— Передай, что ее жилище не тронут. — Во сне Пьетро правитель Вероны встал и собрался уходить.
— Все не так просто. — Последовала короткая пауза. — Синьора только что разрешилась от бремени.
Повисло молчание. Кангранде снова заскрипел скамьей. Усевшись, не то спросил, не то выдохнул:
— Мальчик?
— Да.
— Ты что-нибудь предприняла?
— Я послала за Игнаццио.
— Он прибудет со своим мавром. — Интонация была не вопросительная, поэтому донна Катерина не ответила. — Ей нельзя самой воспитывать сына.
— Ни в коем случае. Это опасно для всех нас, и в первую очередь для ребенка. Его уже пытались убить.
— Так скоро? Не успел родиться… А кто еще о нем знает?
Брат и сестра долго молчали, наконец Кангранде сказал:
— Ребенок должен воспитываться в моем доме.
— Разумеется.
— Если, конечно, он выживет.
— Выживет, можешь не сомневаться.
— Для моей жены это будет ударом.
— Пусть лучше удар случится сейчас, чем позднее, когда ее сын потеряет статус наследника.
— Если она вообще родит мне сына.
— У тебя ведь есть еще дети, не так ли?
Кангранде улыбнулся.
— Ты просто сама деликатность. Да, есть. У меня как минимум две дочери. Дочери, понимаешь?
— Хорошо. Спрячь ребенка среди других детей. Так надежнее.
— Странно, что она послала служанку к тебе, а не ко мне.
— Ей тоже известно пророчество.
— Вижу, у меня нет выбора. Ты поможешь?
Целую секунду слышалось только потрескивание углей в жаровне.
— Спасибо тебе, Франческо. Конечно, помогу.
— Не благодари меня, — с горечью произнес Кангранде. — Я всего лишь орудие судьбы.
И тут Пьетро провалился в наркотический сон. Ему снился борзой пес, преследуемый стаей гиен. Пьетро вертелся во сне, когда пес, загнанный в огромный театр, Арену еще римской постройки, запятнал ступени своею кровью.
ЧАСТЬ II ПАЛИО
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Флоренция, 20 сентября 1314 года
По облику итальянского города можно судить о почве, на которой он стоит. Породы, залегающие в окрестностях, придают каждому городу свой характер. Так, в Вероне большинство зданий выстроено из розового мрамора и кирпича, в Падуе — из мрамора и камня. В Сиене преобладал темно-красный цвет, в Болонье — терракота, а в Ассизе — ярко-розовый, он же лососевый. В Венеции, в силу местоположения, использовались все перечисленные виды минералов; каждый дом стоил целое состояние.
Флоренция, сама себя провозгласившая источником свободы, была построена из коричневого камня и глиняной черепицы; последняя придавала городу строгий вид. В отличие от других городов-государств, Флоренция не практиковала культ личности — она являлась городом идей. «Мать всех свобод» занимала площадь 1,556 акра, была окружена тремя стенами и насчитывала около трехсот тысяч жителей.
Родной город Данте Алагьери раскинулся по обоим берегам Арно. С севера потянуло свежим ветром. По небу, быстро сгущаясь, бежали тучи. Однако людей, заполнявших улицы (день был базарный), теснившихся в переулках, останавливавшихся в тени балконов и деревьев, только радовал близящийся дождь. Все устали от жары. Флорентинцы шутили, торгуясь с представителями всех возможных гильдий, и старались найти наилучшее применение своим драгоценным флоринам.
Государственная валюта Флоренции считалась одной из самых твердых в мире, возможно, потому, что прославляла не короля, не папу, не императора, а сам город. На одной стороне монеты изображалась лилия — символ Флоренции, на другой — Иоанн Креститель, святой ее покровитель. По этой причине флорин не менял облика во время осад, мятежей и переворотов; в первозданном виде ходил он по рукам аристократов и простолюдинов, а экономика Флоренции росла астрономическими темпами.
Один владелец лавки вовсе не ставил себе целью вытрясти из покупателя последний флорин. Звали этого достойного человека Моссо, а в лавке его продавались книги. Недаром лавка считалась одной из лучших в городе: она представляла собой не просто шатер, а прочный деревянный прилавок с навесом, который за умеренную плату поднимался каждое утро и опускался каждый вечер. Товар синьора Моссо требовал особой защиты от погодных явлений. Имелись у него и дешевые оттиски, но в основном синьор Моссо держал книги рукописные, старательно исполненные мастерами-переписчиками. Разумеется, на такие книги и цена устанавливалась соответствующая — например, копия Библии стоила небольшого состояния, и лишь очень богатые синьоры могли ее приобрести. Что было весьма разумно, поскольку лишь они знали по-латыни.
Причина, по которой синьор Моссо никогда не препирался с клиентами, стояла сейчас непосредственно перед ним. Никто не заподозрил бы в этой хрупкой фигурке представителя поэта, книги которого, по всем прикидкам, не должны были хорошо продаваться. Не зная, с чего начать, синьор Моссо начал с погоды.
— Облачно сегодня. — Последовала пауза, затем тема получила развитие: — Я слыхал, на севере ливмя льет.
Однако представителя интересовала отнюдь не погода.
— Как идут продажи?
— Отлично идут. Да что там отлично — великолепно, лучшего и желать нельзя. Если так будет продолжаться, через неделю у меня товара не останется.
— Вот видите! А вы еще мне не верили.
Моссо жестом охладил представительский пыл:
— Да, но…
— Говорили же вам: заказывайте побольше.
Владелец книжной лавки прикусил язык. Что обычно советуют настырным представителям кого бы то ни было? Конечно, освежиться в водах Арно. Синьор Моссо понял, что этот ответ не подходит. Он заставил себя кивнуть:
