ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Все уже собрались за столом, когда Пьетро в сопровождении Кангранде доковылял до обеденной залы. Скалигер сердечно приветствовал гостей, будто половина из них не были его заклятыми врагами, будто они не носили перья на шляпах над правым ухом и не прикалывали розы к плащам.
— Садитесь, синьоры! Это неофициальный ужин. Давайте наслаждаться обществом друг друга, раз нельзя наслаждаться враждой.
— Скажи Асденте, чтобы не вводил меня во искушение своими костями, — простодушно воскликнул Пассерино Бонаццолси. — А то я уже проиграл ему ренту за несколько месяцев.
Ванни дружелюбно раззявил свой ужасный рот.
— Отлично. Задействуем твои кости.
Кангранде представил юноше всех присутствующих. Последним он назвал имя единственного неизвестного Пьетро человека.
— Франческо Дандоло, венецианский посол и дважды мой тезка. Его тоже называют Псом. Не так ли, Дандоло?
Венецианец отвесил Пьетро глубокий поклон, проигнорировав укол Скалигера.
— Для меня честь познакомиться с вами, синьор. Я слышал, вы отличились уже в первой своей битве.
— Еще как отличился! — Скалигер опередил Пьетро с ответом. — И это человек, которого совсем недавно прочили в священники! Если бы события развивались по плану, в один прекрасный день синьор Алагьери выступил бы против вас от имени Папы!
Видя замешательство Пьетро, венецианец вздохнул:
— Мне было поручено отменить отлучение от церкви, которое Папа Климент возложил на Serenissima,
[30] наш великий город.
— Который так удачно расположен на болоте, — съязвил Кангранде. — А этот благородный синьор, да прославится его род…
— Ужин стынет, — встрял Гранде да Каррара.
Кангранде все равно не собирался продолжать — он и так уже заметно смутил венецианца. К чести Дандоло надо сказать, что он уселся на свое место в конце стола при полном самообладании.
Пьетро усадили посередине. Справа от него оказался Джакомо Гранде, а напротив — Марцилио. Он не желал ни говорить, ни даже смотреть на Пьетро, что вполне устраивало последнего.
Слева от Пьетро уселся Альбертино Муссато, заняв полскамьи своими шинами. У поэта были сломаны нога и рука, а на темени красовалась огромная шишка. На торце стола, на стуле с прямой спинкой, восседал Асденте. Голову его, словно тюрбан, венчала свежая повязка.
Данте и Муссато были знакомы — в свое время оба присутствовали на коронации последнего императора Священной Римской империи, что имела место в Милане. Едва усевшись, Данте спросил, насколько серьезно Муссато ранен в голову.
Альбертино скривился.
— Трудно сказать, протухнут теперь мои мозги или нет. Я в состоянии писать, однако нужно, чтобы мою писанину кто-нибудь прочитал и удостоверился, что она не бессмысленна.
— Я с удовольствием прочту, — великодушно предложил Кангранде, садясь во главе стола. Справа от него оказался Гранде, слева — правитель Мантуи Пассерино Бонаццолси. Кангранде скользнул взглядом мимо последнего и остановился на младшем Карраре. — Марцилио, вино возле тебя.
Молодой Каррара с мрачным видом передал кувшин.
— Пожалуй, вам не понравится моя новая работа, — предупредил Муссато. — По сравнению с вашими емкими произведениями она кажется скучной и растянутой.
Улыбка внезапно осветила лицо Данте.
— Неужели? Думаю, вы прибедняетесь, мессэр Альбертино.
— Вы правы, мессэр Данте. В душе я уверен, что вещь получилась блестящая. Однако я должен вас поздравить — ваш «Ад», мессэр Данте, лучшая поэма со времен великого Гомера.
— Ну или по крайней мере со времен Вергилия, — поправил Данте. Кангранде нарочно определил ему место напротив Муссато, чтобы поэты могли поговорить на профессиональные темы. Едва усевшись, они обсудили canticles
[31] и cantos,
[32] издателей и переписчиков. Муссато не жалел слов, превознося произведения Данте, хотя Пьетро казалось, что он не совсем искренен. Гранде деловито переговаривался с Кангранде, а Пассерино Бонаццолси обернулся к Данте, чтобы похвалить «Ад»:
— Прекрасное произведение. Правда, мне не нравится, как вы обошлись с прекрасной Манто. Вергилий — наш земляк, тоже мантуанец; так зачем же он перекраивает легенду об основании города, зачем пишет, что его создала Манто, а сын ее Окнус будто бы и ни при чем?
«И это говорит человек, отца которого так жестоко вывели в комедии, — подумал Пьетро. — Кажется, он больше расстроен тем, что в новой интерпретации Мантуя была построена без помощи волшебства».
Данте отвечал на похвалы вежливо, делая упор на божественный дар, а не на собственные заслуги. Муссато спросил:
— Слово «божественный» вы относите к Господу нашему или же к римским богам? Кажется, именно о них говорил ваш любимый Вергилий — конечно, вашими словами.
— Мой бедный учитель ничего не знал об Иисусе Христе, поскольку умер еще до рождения Спасителя, — отвечал Данте. — Он говорит о божественном словами, ему доступными. Однако если древним не выпало счастья познать истинного Бога, это еще не доказывает, что истина была полностью от них сокрыта.
Муссато взглянул на Скалигера.
— Сегодня это справедливо для множества людей.
В разговор вмешался Асденте.
— У нас в отряде был парень, который умел читать, — кажется, его вчера убили. Так вот, каждый вечер он читал молодым солдатам вашу поэму, так сказать, на сон грядущий. Вот была потеха глядеть, как они в штаны делали со страху! А я еще масла в огонь подливал. Вот, говорю, что вас ждет, ежели будете прелюбодействовать да нечестиво выражаться. И действовало! Дисциплина в отряде была на зависть. — И Беззубый зареготал.
— Так вот, — продолжал Муссато. — Вы великолепно используете contrapasso.
[33] Чего стоит хотя бы Бертран де Борн, несущий в руках собственную голову!
[34] Это одна из жемчужин «Комедии». Я даже хочу стащить у вас идею, чтобы прославить Борзого Пса. Ради всего святого, кто-нибудь, передайте вино. Голова раскалывается.
