Пьетро наблюдал за шестилетним Мастино: малыш менялся по мере того, как на него устремлялось все больше взглядов. Вот он выпрямился; вот расплылся в надменной улыбке. Впрочем, за улыбкой этой Пьетро разгадал страх: вдруг сейчас — или чуть позже, какая разница? — всеобщее внимание к нему иссякнет?
Нико да Лоццо утверждал, что все предсказания пишутся заранее, и далеко не прорицателями. Прорицатель — просто очередной аттракцион, вроде актеров да жонглеров. Однако Пьетро смутно чувствовал: кое-какие слова этой девушки впервые слышали абсолютно все.
Поко ткнул его локтем.
— Что с твоим щенком?
Пьетро взглянул на Меркурио. Только что пес, будучи в отличном расположении духа, лизал хозяину пальцы — теперь он мелко дрожал, из пасти его текла пена. Меркурио смотрел вверх бессмысленными помутневшими глазами.
— Меркурио? Ты что, малыш? — Голос едва не выдал Пьетро. — Ты не заболел? — Пьетро почесал щенка за ухом.
Часто заморгав, Меркурио положил морду на правое бедро хозяина. Он всегда устраивался справа, будто понимал, что Пьетро нуждается в защите именно с этой стороны. Пьетро обеими руками притянул породистую голову к своему лицу.
— Ты ведь здоров, правда?
Кто-то дернул Пьетро за рукав.
— Пора идти, мессэр Пьетро, — произнес главный дворецкий.
«Мессэр? Боже, он ведь ко мне обращается!»
— Отец, пожалуйста, присмотрите за Меркурио, — попросил Пьетро.
Данте немедленно потянулся к носу щенка, а тот стал уворачиваться и подныривать под его руку — эту игру поэт и пес придумали вместе.
— Иди, сынок, не беспокойся, — сказал Данте.
Пьетро поднялся, взял свой костыль и захромал вниз по ступеням. В проходах появились другие молодые люди в пурпуре и серебре. В нижних рядах было гораздо теплее, и Пьетро радовался этой перемене. Он изрядно продрог: несмотря на жаровню на балконе, от промозглого воздуха кровь стыла в жилах.
Или, может быть, кровь стыла от взгляда прорицательницы.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Пьетро нагнали Мари и Антонио.
— Скорей бы все закончилось, — произнес Антонио, потирая ручищи и усиленно на них дыша. — Умираю, хочу на скачки.
Марьотто хлопнул приятеля по плечу.
— Узнаю Тонио. Сегодня самый главный день в его жизни, а он только о скачках и думает. Нас же в рыцари посвящают!
— Пьетро, а ты участвуешь в скачках? — гнул свое Антонио.
Пьетро хотел было сказать «нет», но вспомнил слова Баилардино. Конечно, он не мог состязаться в беге ночью, однако ничто не помешает ему принять участие в скачках, которые состоятся в полдень. Он возьмет гнедого.
— Пожалуй, — кивнул Пьетро.
— Отлично! — Тяжеленная ручища Антонио опустилась на спину Пьетро. — Мы тут с Мари поспорили, кто придет первым.
— Уж конечно, не ты, деревенщина! Разве что опять на меня рухнешь, — сказал Марьотто.
— Нет, вы только послушайте! Я ему жизнь спас, а он…
— Ты рухнул! Ты сам говорил!
— Я тебе жизнь спас!
— Это я тебе жизнь спас!
— Знаешь что? Обратился бы ты к доктору Морсикато. Пусть он тебе головку полечит, чтоб всадники с копьями больше не мерещились!
— Это тебе арбалеты мерещатся!
— Девочки, девочки, не ссорьтесь. Вы обе хорошенькие, — рассмеялся Пьетро.
Дружеская перепалка продолжалась всю дорогу вниз по проходу и под внешним кольцом нижнего уровня Арены. На каждом шагу юношам попадались напоминания о былых временах: мрамор стерся от множеств подошв и копыт, топтавших его веками; грубые проломы в стенах, сделанные горожанами уже после падения Рима, — там они устраивали жилища; наконец, остатки краски, сохранившиеся еще с тех пор и напоминавшие об ослепительном блеске Римской империи.
— Смотри, что мы с Антонио заказали! — Марьотто выхватил из ножен длинный серебряный кинжал. — Чурбан деревенский, покажи ему свой! Или ты его уже посеял?
— Не дождешься, — рявкнул Антонио, и его кинжал просвистел над головой Мари.
Мари перехватил кинжал на лету.
— Отличный бросок!
— Какие красивые! — воскликнул Пьетро.
«Интересно, а почему ему не прислали кинжал? Может, он его просто не заметил?»
— Нам с Мари их на заказ сделали! — похвастался Капеселатро. — Но мы и о тебе не забыли. Держи. — И он вручил Пьетро такой же кинжал.
— Видишь, на одной стороне написано «Триумвират», — сказал Мари, — а на другой — имя владельца.
Действительно, на одном кинжале в руках Марьотто было вытравлено «Мари», на другом — «Тонио». На третьем кинжале красовалось «Пьетро».
— Прямо не знаю, что сказать. — «Хм, может, они ожидали более ярких проявлений восторга?»
— Скажи, что умеешь жонглировать!
И Мари и Антонио принялись метать кинжалы с завидной сноровкой. Со всех сторон послышались проклятия. Пьетро тоже метнул свой кинжал и едва не порезал руку, поймав кинжал Мари.
— Пожалуй, на следующий год надо попроситься выступать на Арене, — съязвил Мари. — То-то прославимся!
— Еще бы! К следующему году у нас останется три пальца на троих, — усмехнулся Пьетро, пригибаясь. — Смотри, куда бросаешь!
— Ты слышал, что сказала прорицательница? — Антонио схватил кинжал на лету и принялся раскачиваться, закатив глаза. — Вели-и-и-кая любовь! — завыл он. — Вас погубит любовь! Приходит же людям в голову такая чушь!
Марьотто хихикнул.
— А с чего ты взял, что она имела в виду любовь мужчины к женщине? Может, нас погубит любовь к сражениям?
— Или к поэзии, — прорычал Антонио.
— Или к вину, — предположил Пьетро.
— Ну, если так, мне бояться нечего. — Антонио вздохнул с облегчением. — Я предпочитаю пиво.
Марьотто фыркнул.
— Еще бы! Слушай, а ты часом не из Германии? Что-то ты не тянешь на итальянца, хотя бы даже из Капуи.
— Угадал, — кивнул Антонио. — Я тут шпионю для Великой империи, выясняю, кто годится для битвы. Уже доложил, что из всего клана Монтекки один только мессэр Гаргано еще хоть куда.
Они оказались во внешнем кольце Арены, под сводчатыми арками, и пристроились в хвосте процессии рыцарей, ждущих посвящения.
— У меня есть презлющая тетка в монастыре в Тревизо, — произнес Марьотто. — Пожалуй, твоему отцу, Пьетро, она бы пришлась по душе. Ее зовут Беатриче.
— Хватит с нас и одной, — отвечал Пьетро. Он объяснил, что со дня на день ждет сестру. — Отец называет ее Беатриче.
— Тогда, может, твой отец столковался бы с отцом Мари, — буркнул Антонио. — Глядишь, ты стал бы шурином Монтекки.
