Все зло подобных отношений усугублялось еще кратковременностью царствования каждого из халифов. Сулейман (96–99 = 715–717) и Омар II (99–101 = 717–720) скончались на третьем году своего управления; Язид II (101–105 = 720–724) — на пятом; Валид II, сын Язида II (125–126 = 743–744), — на втором, а Язид III, сын Валила I (126–744), лишь полгода процарствовал. Один Хишам (105–125 = 724–743) управлял 19,5 лет. Каждая перемена правления начиная с Сулеймана, смотря по различным семейным связям каждого халифа с обеими партиями или по другим каким-либо личным мотивам, неизменно сопровождалась переменой внутренней политики, поэтому и оказалось, что в промежуток времени между 101 и 127, т. е. в течение всего 26 лет, пять раз переходила власть от одной племенной группы к другой. Между тем всякая перемена правления сопровождалась постоянно ожесточенным преследованием бывших доселе влиятельных личностей, поступавших с своей стороны прежде точно так же нисколько не лучше. Таким образом, в короткий период погибло, по большей части ужасным образом, множество почтенных личностей, а взаимная вражда между северянами и южанами возросла до необычайных размеров. Всякий, кто только рассчитывал на свое влияние, грозил прямо открытым возмущением, если только новый халиф казался ему и его друзьям опасным. Так, по смерти Омара II, в 101 (720), когда с воцарением Язида II кайситы снова стали у кормила правления, в Басре взбунтовался Язид Ибн Мухаллаб. Бунт широко раскинулся по преданным большей частью наместнику восточным провинциям, и, казалось, теперь же наступал уже конец сирийской гегемонии. На этот раз, однако, Масламе, надежнейшему мечу семьи Абд Аль-Мелика, удалось потушить мятеж. 14 Сафара 102 (24 августа 720) пал княжески надменный сын Мухаллаба в упорном бою поблизости Куфы, на берегу Евфрата. С его смертью было восстановлено вскоре спокойствие также в Басре и во всей Персии. Но когда Валид II осмелился казнить самым бесчеловечным образом заслуженного наместника Хишама, йеменца Халида Ибн Абдуллу Аль-Касрия, единоплеменники последнего восстали, провозгласили Язида III, двоюродного брата Валида, властелином и умертвили халифа. Вот когда действительно наступило начало конца. Отныне каждая из партий стала выставлять своего собственного халифа; сирийцы резались поминутно в открытой междоусобной войне, пока соединенные силы восточных провинций не нагрянули на них и не раздавили разом обе партии.
Неизбежным последствием усиления в высокой степени всех этих вечных раздоров была полная непригодность к управлению большинства халифов последнего периода. Уже среди сыновей Абд аль-Мелика замечается большое неравенство. Подобно Сулейману, и Язид И утопал в роскоши, которой он придавал, положим, некоторого рода благородную прелесть, ревностно предаваясь занятиям поэзией и музыкой, но, увы, едва вспоминал при этом о своем долге властелина. По смерти же Хишама стало совсем худо. Валид II был человек вполне ограниченный и помимо своего пристрастия к поэзии вовсе не казался даже милым бездельником. Был он попросту сладострастным и жестоким деспотом — так, например, в основание своей семейной жизни положил он отвратительное учреждение евнухов. Насильственная смерть, закончившая его кратковременное управление, вполне им заслужена. Своим возмущением против законного главы семьи преемник его, Язид III, нарушил последнее, что могло еще служить во спасение: единство династии, так заботливо ограждаемое доселе в роде Абд аль-Мелика. И у него ни разу толком не хватило сил хотя бы беззаветной энергией поддержать свою узурпацию: новое восстание неприязненного ему наместника Армении, Мервана ибн Мухаммеда, и кайситов было немедленным ответом на его беззакония. Подобного пошиба люди были вообще неспособны справляться с необычайными трудностями положения; а положение к тому же было безнадежное. Два халифа, лучшие из Омейядов, страшно запутали его своими роковыми мероприятиями; оно усложнялось, кроме того, гибельными предшествовавшими событиями в провинциях. Положительно не стоит описывать в отдельности все превратности, постигавшие отдельных правителей, равно и гнусную борьбу кайситов с кельбитами. Остановимся с большим вниманием на царствовании лишь двоих — Омара II и Хишама.
Омар II был сын брата Абд аль-Мелика, Абд аль-Азиза, того самого, которого ранняя смерть избавила от унижения быть устраненным насильственно от престолонаследия. Дабы склонить на свою сторону йеменцев, Валид назначил в 87 (706) Омара, постоянного их заступника, наместником в Медину. Человек глубоко и искренне набожный, образцового поведения по примерам пророка и его первых сподвижников, новый правитель сдружился с правоверными Медины, постоянно оскорбляемыми и угнетаемыми всеми остальными Омейядами. Эта дружба прежде всего возбудила живейшее неудовольствие Хаджжаджа. Из десяти набожных знатоков преданий Омар образовал возле себя совет, к которому постоянно обращался за всевозможными разъяснениями; этому же совету поручено было наблюдение за действиями чиновников из мирян. Вообще Омар управлял, руководясь кротостью. Понятно, слухи об этом распространились повсюду. Вскоре многие, имевшие основательные причины бояться гнева Хаджжаджа, бежали из Ирака в город пророка и находили безопасное убежище под сенью этого божьего человека. Беспощадный вице-король востока и не подумал с ним церемониться. Вследствие неоднократных жалоб Хаджжаджа халиф сменил в 93 (712) этого выродка семьи, своего двоюродного братца. Именно с этой самой поры ортодоксы начинают чуть ли не молиться на Омара, признавая в нем единственное и последнее упование на восстановление веры. Когда Сулейман заболел, то почувствовал потребность общения с набожным духовником, в надежде как-нибудь примирить совесть с предстоящим ему неизвестным будущим. Он призвал Омара, и этот последний не преминул раскинуть искусную сеть интриг. Кумир всех правоверных добился-таки своего назначения и признания преемником вместо ближайшего сына Абд аль-Мелика. Дать правильную оценку правления (99–101 = 717–720) этого достопримечательного человека не так-то легко. Обладал он, в сущности, характером весьма почтенным и стремился неуклонно поступать справедливо. Быть может, если бы власть его протянулась долее, он был бы в состоянии, усердно проводя в жизнь свои принципы, исправить гибельную ошибку, совершенную Сулейманом, который позволил себе жестоко преследовать кайситов. Во всяком случае, когда Омар сменил Язида ибн Мухаллаба с хорасанского наместничества, наказывая по заслугам этого великого расточителя государственных сумм, он не выдал его личным врагам на поругание и пытку. Нисколько не желал новый халиф выступать отъявленным врагом йеменцев, так что вверил, например, способному Самаху важный пост наместника в Испании. К сожалению, вследствие своего преобладающего благочестивого настроения все, касавшееся области политической проницательности, оставалось для него как бы замкнутым. И если нельзя оспаривать, что некоторые из его распоряжений оказали делу ислама важные услуги, зато почти все остальное, что только он ни делал, клонилось лишь к тому, чтобы расшатать в корне владычество арабов, царство которых стало, в общем, неоспоримо мирским. Недаром же римляне, самый опытный народ в делах широкой политики, считали основным положением, что каждое государство может быть поддерживаемо теми лишь средствами, которыми пользовалось с начала своего существования. Омар же захотел заменить самые существенные основы управления преемников муавии сентенциями, понадерганными им из корана и преданий. И если бы еще это в сущности похвальное намерение применяемо было осторожно к делу, с пониманием истинного смысла существовавших тогда обстоятельств! Но набожный халиф так зарылся в излюбленных изречениях окружающих его ортодоксов, что ни разу не подумал о необходимости проведения в этот греховный мир руководящих идей корана хотя бы с некоторой рассудительностью. По его безыскусной логике выходило так: Богу угодно, а потому и следует этого же самого добиваться. А как желательно было Богу, чтобы был управляем халифат, показал Он правоверным слишком осязательно, когда через посредство рабов своих, Абу Бекра и Омара, подчинил исламу сначала взбунтовавшихся арабов, а вслед затем всю Персию, Сирию и Египет. Идеалом халифа, стало быть, сделалось чисто рабское подражание организации, которую даровал государству первый Омар, а недостойные его преемники исказили в главнейших ее чертах нечестивыми своими изменениями. Если вспомнить, однако, что все эти отмены нисколько не зависели от личного произвола, а вызваны были настоятельной силой обстоятельств, легко будет понять, что старинные законоположения подходили к государственному устройству Абд аль-Мелика и Хаджжаджа все равно как корове седло. Но ни одной искоркой подобного сознания не освещалась, понятно, трогательно набожная уверенность этого странного человека. Вот и обнародовал он вскоре после своего вступления на трон приказ об отмене введенного при Хаджжадже предписания, по которому вновь принимавшие ислам союзники обязаны были уплачивать казне по-прежнему подушный налог. Снова иноверцам становилось теперь весьма выгодно переходить в ислам, и набожный халиф, организовавший одновременно по всем провинциям бойкую миссионерскую пропаганду, мог духовно возликовать при виде возраставшего числа правоверных и на востоке и на западе; в самый короткий срок прибыло мусульман миллионы. Сперва было это, конечно, не искреннее по большей части обращение; но не следует упускать из виду, что вероотступничество наказывалось по первоначальным мухаммеданским законам смертью, поэтому раз примкнувшим к корану отрезывалось всякое отступление. Таким образом, через два поколения, во всяком случае, все новообращенные становились настоящими муслимами, поэтому перевес исповедников Аллаха над иноверцами благодаря эдикту Омара действительно значительно стал преобладать, а попутно государственная касса страшно пустела. Второе новое распоряжение еще значительнее увеличило недобор. Однако даже и сам Омар понял, что восстановление старинного запрещения правоверным владеть недвижимым имуществом ныне невозможно, по форме по крайней мере, ибо нельзя же было потребовать земли назад от всех владевших в провинциях уже более 70 лет имениями. Осуществление такой меры по многим причинам было немыслимо; вот почему к этому в высшей степени опасному эксперименту даже и не приступали. Между тем постановлено было все-таки, начиная с 100 (718/19), воспретить мусульманам всякую дальнейшую покупку земель. При этом ортодоксальному халифу показалось необходимым отменить непристойное в его глазах равенство перед законом правоверных и союзников, и он повелел отныне не взимать более хараджа с имуществ, все же неправильно приобретенных прежде мусульманами, а обложить их значительно меньшей десятиной с доходов. Это произвело, несомненно, еще большее умаление государственных доходов и было, кроме того, в высшей степени непрактично, даровав характер ненавистной привилегии имущим по отношению к тем, кто никогда не обладал имуществом. Что же касается некоторого вознаграждения последних упорядочением системы распределения годового дохода, оно не имело существенного значения, ибо это содержание было относительно невелико, хотя стоило правлению громадных сумм, принимая во внимание массы новообращенных. Ко всем этим мероприятиям, страшно истощавшим общественную кассу, присоединялось еще новое повеление, хотя и продиктованное человеколюбивым побуждением, но оказавшееся в высшей степени безумным. Предписывалось все суммы, оказавшиеся излишними, незаконными поборами с подданных, возвращать потерпевшим. Случались ли отдельные применения закона на практике, нам неизвестно, одно можно заметить, что едва ли могло бы прийти в голову самому бесчестному чиновнику лучшее средство для безнаказанного грабежа общественных касс.
