Более еще, чем Куфа, способствовала развитию умственного обмена между арабами и персами находившаяся в самой Персии Басра, доставившая этим громадную пользу всему исламу. Редко где выступало с более определенной ясностью настойчивое проникновение персидского элемента в чуждую ему сферу, так что отныне придется упоминать не об арабской, а скорее исламской литературе, излагаемой по-арабски. По-прежнему арабы не забросили, конечно, умственного труда; наоборот, словно теперь только занялись им серьезно, но работа уже шла совсем иначе. Особенно в области поэзии и грамматики, так же как и специальной теологии, обнаружилась неразрывная связь с персидскими воззрениями, и участие персов в этом плодовитом движении пройти молчанием невозможно. Вскоре, однако, и Басра была оставлена позади; образовался новый пункт, в котором сосредоточилось общение и взаимное соревнование между обоими народами. После падения Омейядов не могло быть и речи об оставлении резиденцией Дамаска; столице Аббасидов следовало находиться на границе Аравии и Персии, там, где династия могла бы равномерно опереться на обоюдодружественные элементы обеих наций и сдерживать одновременно могущие возникнуть неприязненные порывы. Даже Куфа почиталась слишком арабизированной; представители персидской народности встречались здесь только в среднем и низшем классах. Мансуру необходим был новый город, где бы жители востока и запада равно могли лицезреть блеск нового двора. Из множества его
[314] замыслов побуждение заложить город вблизи пришедшей в упадок резиденции Сассанидов, Мадайна (Ктезифона), у Тигра, было, быть может, самым гениальным. Находясь в средоточии житницы государства, на берегу громадной, еще далеко выше судоходной реки, почти у пункта пересекающихся дорог из Сирии, Армении, Аравии и Персии, он обязан был своему положению тем, что стал, как и за тысячу лет раньше великий Вавилон, всемирным городом. С того самого момента, как задумано было перенести местопребывание могущественного управления и требовательного двора, потянуло сюда же тысячами, подобно железным опилкам к магниту, деятельных купцов и ремесленников, увлеченных также силой притяжения внешних сношений. Основан был Багдад почти что сызнова; там, на правом берегу Тигра, находилось маленькое местечко, о котором не стоило бы в сущности и упоминать. Одно лишь сулящее счастье имя его Багдад «Богоданный» могло оправдать отчасти выпавший на его долю почет, продолжающийся и по сие время, а в прежние столетия доставивший ему удивление всех современников как Запада, так и Востока. В 145 (762) положен был первый камень, из которого в 149 (766) вырос «город Мансура» — как прозывали в народе, «град благоденствия» — как любил его называть сам халиф. Он был разбит по кругам, в середине высились замок и главная мечеть, а далее размещались кварталы, отделявшиеся по образцу восточных построек друг от друга стенами и воротами. В каждом помещался укрепленный замок — местопребывание начальника гарнизона. За всем наблюдал Мансур самолично и до такой степени входил во все мелочи, что раз указал одному чиновнику, на обязанности которого лежала постройка целого квартала, на ошибку в счете в 15 дирхемов; виновного заключили в темницу, и он должен был уплатить эту незначительную сумму. Положение дворца впоследствии, однако, не совпало со вкусами властелина. Этот вечно подозрительный деспот чувствовал себя неуютно, очутившись окруженным со всех сторон необыкновенно быстро возросшим населением. По его повелению построен был в 157 (774) новый укрепленный дворец на самом берегу Тигра; здесь он поселился в следующем 158 (775) году. Замку дано было пышное наименование Дар аль Хульд — «дома вечности», совершенно несоответственное его назначению, ибо каждый муслим понимает под этим предстоящее лучшее на том свете. Одновременно рынки были вынесены за стены города в предместья, так как показалось опасным дать возможность иностранным купцам знакомиться близко с расположением резиденции халифа. Для лучшего же надзора извне за жителями и гарнизоном приказал Мансур заложить в 151 (768), на противоположном восточном берегу Тигра, казармы для войск и замок для наследника, Махдия. Вскоре вследствие быстрого притока жителей отовсюду выросло множество предместий на обоих берегах. Три понтонных моста поддерживали беспрерывное сообщение между обеими частями города. Глубокие судоходные каналы протянулись во все стороны до самого Евфрата и Персидского залива. Служившая и прежде исходным пунктом морской торговли с Индией, Дальним Востоком и берегами Аравии, Басра получила более широкое развитие, став гаванью резиденции. Представление о размерах и процветании обоих городов едва ли мы можем достаточно переоценить, хотя о числе жителей нет решительно никаких удовлетворительных сведений. Мы знаем только, что сюда стекались продукты со всего мира: пряности, черное дерево для художественных поделок, алоэ и сандал как курения, стволы тика на корабельные постройки, драгоценные камни, металлы, краски и всякого сорта минералы из Индии и Малайского архипелага. Из Китая привозился шелк, фарфор и так необходимый для всякого жителя Востока мускус; из тюркских земель и России шли пушной товар и невольники; из восточной Африки — слоновая кость и негры-невольники. Все это свозилось купцами и матросами сюда на родину, из их дальних отважных морских странствований, а также и караванным путем. Взамен открывали они же прибыльный сбыт для местных произведений стран халифата: фиников, сахара, стеклянных товаров, хлопчатой бумаги, железа, проникая вплоть до Китая. Еще оживленней, понятно, производился обмен между отдельными внутренними провинциями, тоже сосредоточивавшийся в столице. Все находило здесь сбыт: египетский рис, овощи, лен, бумага; сирийские стеклянные и металлические товары; аравийские москательные продукты, жемчуг и оружие; хузистанский сахар; железо из Кирмана и Ферганы; персидский шелк, благоухания и садовые произведения. Все это отсылалось большей частью дальше, вместе с собственными произведениями плодородного Ирака. Но самым распространенным почти во всех частях государства, выгодным и сподручным ремеслом было с древнейших времен, а также и при халифах, выделывание тканей и материй. Всем известно пристрастие жителей Востока к великолепным и дорогим одеяниям и проистекающий отсюда обычай одарять парадными костюмами за заслуги, оказанные государству, или, скорее, царствующему дому. И нельзя не сознаться, что эти знаки отличия гораздо целесообразнее, чем наши ордена. Небезызвестно также, что уже у древних персов искусство коврового производства доведено было до высокого совершенства. Арабские завоевания слегка лишь подорвали предания векового производства, а когда наступила эпоха Аббасидов и арабы серьезно стали усваивать персидскую цивилизацию, оживилась снова и получила новое широкое развитие и тканевая выделка; в течение всех средних веков ей отдавали безусловное предпочтение не только на Востоке, но и на Западе
[315]; тонкие изящные изделия раскупались нарасхват. Почти каждая провинция, кроме того, выделялась своей особой специальностью, смотря по лучшего качества вырабатываемым ею продуктам: хлопчатобумажным, льняным, шелковым, шерстяным либо из волоса животных; но средоточием наиболее совершенного искусства в деле тканеводства неизменно оставалась Персия, в особенности же Багдад. Почти наравне с этим производством стояло также достигшее во многих местностях высокого совершенства садоводство. С возраставшей повсеместно роскошью особенно процветало разведение красильных растений, цветов из пород благоухающих, пальм и плодовых деревьев. Употребление вина, как известно, даже в эпоху самой разнузданной роскоши обставлено было строжайшими ограничениями, следуя неуклонно религиозным предписаниям. Надо же было взамен последнего дать возможность муслиму вкусить жизненные наслаждения. И вот, со времени самого пророка, искал он забвения в утехах любви и запахах благоуханий, а чудесные сорта фруктов не сходили со стола правоверного, так как жаркий климат южных стран возбуждал физическое отвращение к тяжелой пище, особенно же к мясным блюдам.
