С гораздо более значительными затруднениями предстояло встретиться халифату Аббасидов в персидских восточных провинциях, поддержке которых владетельный дом обязан был троном. Разочарование и озлобление воздействовали здесь горячо на национальное чувство и произвели одинаковое влияние, подобно описанному выше влечению арабов к алидам. Эти округа подчинились исламу позднее других, в них сохранились в наибольшей чистоте персидские обычаи и верования. Тут, по зову Абу Муслима, поднялись все поголовно с необычайным пылом, сгорая нетерпением стряхнуть ненавистное иго арабов. Аббасиды тем временем забрались тишком на трон, жертвой их неблагодарности пал, наконец, Абу Муслим, ислам же нисколько не ослабевал и по-прежнему навязывал населению свою официальную религию в виде ничего не говорящих чувству обрядных артикулов богослужения, а отщепенцы перебежчики, которых слишком большое число бесчестило священную отечественную почву, предавали презрению и осмеянию досточтимые огнепоклоннические храмы древнего Ирана. Уныние и злоба все распространялись и разносились по Хорасану, Мидии и Персии. И в других провинциях, особенно в малодоступных горных долинах Азербайджана, до последнего времени укрывавших убежища огнепоклонников, сохранялось старинное учение Зороастра, а также других древних вероучителей, и страстно выжидали жители момента возрождения. С другой стороны, по мере более прочного утверждения ислама в этих странах и национальное содержание этих движений облекалось в более религиозные формы; мятежники начинают бороться не с арабами, а с муслимами; предводители их появляются скорее в роли проповедников новой религии, чем мирских властителей. Немало находилось персов и в Багдаде, притом занимали они выдающиеся посты. Против них-то, особенно тех, которые хотя бы с виду только признавали ислам, не менее как и против Аббасидов направлена была оппозиция в восточных провинциях. Да и алиды здесь оказывались непригодными; как и другие, были они истыми арабами и мусульманами. Какие же главари могли из них выйти для этих крайних направлений! Между тем по самому своему существу возникающие из данного настроения секты клонились к применению и в теории, и на практике широчайшей разнузданности мысли. Официальная же государственная церковь в деле открытой пропаганды едва ли владеет обыкновенно хотя бы наполовину способностью противодействия по сравнению с преследуемыми ею, частью скрывающимися в разветвлениях тайных обществ еретиками; поэтому прямые последователи учения Зороастра, того самого, которое составляло некогда государственную религию древней Персии, гораздо легче поддавались исламу, чем маздакиты, представители своеобразного религиозного коммунизма, почитаемые еще при Сассанидах в 528 или 529, с государственной точки зрения, за проклятых отщепенцев. Возникшие уже тогда против них жесточайшие преследования принудили их притвориться вымершими, но на деле они продолжали тайком существовать в течение полутора столетий никем не тревожимые. Попадалось здесь также немало сторонников буддийского учения о воплощении божества в царей и основателей религий: все они придерживались во времена Омейядов шиитов, а затем примкнули к пропаганде Абу Муслима, который не преминул в угоду им распространять убеждение, что божество воплотилось ныне в семью пророка. Когда же впоследствии действительность не отвечала их упованиям, эти люди легко поддались различного рода порывистым, опасным волнениям.
Несколько лет выжидали спокойно огнепоклонники, маздакиты и буддисты исполнения своих заманчивых надежд, обещанных им эмиссарами хашимитов, а между тем все еще ровно ничего не осуществлялось. Когда же разнеслась повсюду страшная весть об умерщвлении Абу Муслима, в том же самом году (137 = 755), немедленно же, некто Сумбаз, из окрестностей Нишапура в Хорасане, отъявленный последователь учения Зороастра, никогда не принимавший ислама, стал проповедовать об отомщении за пролитую кровь именитого мужа Персии. Восстание, быстро распространяясь, сразу охватило часть Хорасана в направлении к Рею и Мидии. В кровавой стычке у Хамадана пал Сумбаз, и бунт был временно потушен. Несколько лет спустя наступил момент разрыва с Аббасидами и приверженцев учения о воплощении. Целые толпы персов стали одно время появляться вокруг дворца Мансура в Хашимие в 141 (758). Из Хорасана стекались люди взглянуть поближе на нового властелина. В нем, толковали они, признаем мы Бога своего, а двух вельмож почитали некоторые из них за Адама и ангела Гавриила — очевидное смешение исламских воззрений с учением о воплощении, почти то же самое, какое нередко случалось подмечать прежде и у крайних шиитов, а в данном случае при посредстве прежних сподвижников Абу Муслима перенесенное на современных представителей власти. Во всем этом выказывалось, собственно говоря, весьма благодушное отношение, но Мансур понял сразу, что невозможно долее потакать подобным сектантским фантазиям. Как можно, все благомыслящие люди, — а о сохранении их привязанности только и думал халиф, — будут этим страшно оскорблены! И повелел он тех, кто больше горланит, схватить, но многочисленные единомышленники — их было, вероятно, более пятисот человек — бросились к тюрьме, освободили узников и с шумом понеслись к замку. Пришлось изрубить на месте зачинщиков, а с ними и многих других. Так порвана была окончательно всякая связь между Аббасидами и персидскими националистами антиисламского направления. Конечно, возмущение в Хорасане бывшего наместника страны, Абд Аль-Джаббара, случившееся в том же самом или следующем году (142 = 759), ничего не имело общего с этим новым направлением; сами жители, негодовавшие на дурное его управление, помогли укротить мятеж. Зато в 150 (767) последовало возмущение настоящего перса по имени Устазсиса. Он выдал себя в окрестностях Герата за пророка и в скором времени взволновал целые близлежащие округа, соседний Седжестан и собственно Хорасан. Вооруженных его приверженцев насчитывалось вскоре до 300 тыс. человек С большим трудом одолел его, вероятно только в 151 (768), Хазим Ибн Хузейма; но и после того силы мятежника оставались еще настолько грозными, что пришлось волей-неволей прибегнуть к почетной с ним капитуляции. Со смертью Мансура эти движения принимают особенно тревожный характер. В 161 (778) возмутился на дальнем северо-востоке Ата, перс из Мерва, служивший некогда секретарем при Абу Муслиме, а теперь выступивший снова с учением о воплощении. Понятно, он учил, что Абу Муслим и сам он были теми, в которых воплотилось в последний раз божество. Для того, вероятно, чтобы укрыть
[329] от глаз непосвященной толпы величественное зрелище своего лика, он выступал постоянно закутанный в златотканый покров, от которого и получил прозвание свое аль-Му-канна — «Покрытый». Настоящим его местопребыванием был замок Санам, возле Кеша за Оксусом. Отсюда восстание разлилось по всей провинции, а в соседнем Хорасане харуриты
[330] завладели тоже с необычайной быстротой значительной полосой земли. Многих генералов Махдия разбивал Муканна. Только в 163 (780), когда Язид Ибн Мазьяд успел осилить харуритов, мог Са’ид Аль-Хариший справиться с этим замечательным пророком. Теснимый все более и более, он был вынужден наконец запереться в своем укрепленном замке Санам. Когда же держаться долее не было никакой возможности, он принял яд вместе со своими женами и приспешниками, в последнюю минуту поджег замок и погиб в пламени (163 = 780). Еще годом раньше, подобно тому как и в соседнем Табаристане, вспыхнуло в ненадежном Джурджане иного сорта восстание, возбужденное коммунистическими стремлениями маздакитов. Возмущение было подавлено, но снова повторилось при Харуне в 180 (797) в той же самой провинции и продолжалось с такой силой, что протянулось и на второй год. Упорство, с которым эти еретические движения постоянно возобновлялись, заставило правительство убедиться в необходимости вырвать зло с корнем. А опасность легко было усмотреть; она очевидно проистекала от продолжавших постоянно держаться тайных языческих воззрений, которые, отчасти даже под маской исламского исповедания, еще широко были распространены почти по всем областям востока. Маздакиты в Азербайджане и прикаспийских провинциях, пропитанные буддизмом огнепоклонники в Хорасане, манихейцы и родственные им секты в Месопотамии, особенно в Харране и окрестностях, в болотистых местностях южной полосы Евфрата до самой Басры и Хузистана, в одинаковой мере пылали ненавистью к истинной вере, хотя все эти различные учения сильно отличались друг от друга в отдельных подробностях. Тем опаснее становились их основы, когда проникали в среду пропитанных вольномыслием арабов, на что неоднократно слышались жалобы уже во времена Мансура. Всех этих неверных и еретиков клеймили общим наименованием зендиков, что значило первоначально «колдуны»
[331] — так, вероятно, величали всех еретиков уже в эпоху Сассанидов. Даже при Мансуре если попадались неудобные личности, то их казнили иногда по обвинению в зендикизме; возьмем хотя бы Ибн Аль-Мукаффу. Последствием возмущения Муканны было то, что это гонение при Махдии вошло в систему. Каждый зендик почитался государственным преступником, а в 167 (783/4) учреждена была должность великого инквизитора, носящего титул «палача зендиков». На его обязанности лежало расследование и наказание всех вольнодумцев. Мутазилиты теологи, дабы не ударить в грязь перед ортодоксами, всячески стремились избегать даже вида примеси хотя бы тени атеистического вольномыслия к собственному рационализму, а потому усердно предавались преследованию еретиков, но цели, понятно, не достигали. Признанные опасными для государства мнения исповедывались сокровенно и продолжали еще успешнее процветать и размножаться тайком. Посыпались, разумеется, постыдные изветы отовсюду, неразлучные спутники всякого деспотизма, будь он абсолютным либо радикальным — безразлично. Ведь обвинение в ереси — слишком сподручное и почти всегда действительное средство к устранению личного врага или же политического соперника. Дошло до того, что позорная смерть погубила многих сильных по характеру и во всех отношениях превосходных людей. Интеллигентные слои населения были запуганы, зато тайное подстрекательство необразованных классов против правительства развивалось все сильней. И вот после короткого перерыва (приблизительно от 168–178 = 784–794) насильственные взрывы революционных течений снова выступили с удвоенной силой. До нас дошли сведения о восстаниях в Хорасане, Табаристане и других местностях Персии в 166 (782/3), 180–181 (796–797), в Джурджане в 183 (799), 184 (800), 185 (801); и наконец, в 192 (808), как бы в предвкушении будущей тяжкой междоусобной войны следующего царствования, опустошавшей эти страны и соседние провинции в течение 22 лет, вспыхнули в Азербайджане волнения маздакитского характера.
