Если даже правлению бармекидов стоило больших усилий справляться с подобными трудностями, то самодержавие Харуна повело, конечно, лишь к тому, чтобы еще пуще усугубить зло. До сей поры управление в восточных провинциях велось хотя бы в общих чертах недурно. Во время личного своего пребывания в Хорасане в 178 (794) Фадл упорядочил многое в этой области, по крайней мере все то, что могло быть улучшено попечением правителя. Благодаря этому позднейшие волнения ограничивались сравнительно незначительной распространенностью. Но с падением бармекидов наместник Хорасана, Иса Ибн Алий, принялся самым бесчестным образом грабить вверенную его управлению область. Начиная с 189 (805) громкие жалобы стали доходить до самого Багдада. Харун был настолько недальновиден, что во время благоразумно предпринятого им объезда восточных провинций он уже в Рейс позволил себя одурачить Исе, который поспешил к нему навстречу и задобрил его изысканной лестью и выдачей части награбленного в виде княжеских подарков. И вот, когда внук бывшего наместника Омейядов Насра ибн Сейяра, Рафи ибн Лейс умертвил из-за своих личных счетов второстепенного наместника в Самарканде, потерявшие всякое терпение местные жители провозгласили его своим предводителем. В союзе с некоторыми тюркскими племенами ему посчастливилось разбить Ису, а в следующем неудачном сражении в 191 (807) пал и сам наместник. Возмущенный всем происшедшим, халиф отправил в Хорасан Харсаму ибн А’яна, и тот сумел весьма искусно нейтрализировать действия Алия, сына покойного наместника, только что его заместившего. Доверенный Харуна торжественно обещал народу на будущее время лучшее управление, но Рафи по-прежнему распоряжался неограниченно за Оксусом. Дела складывались до такой степени серьезно, что повелитель счел необходимым лично выступить в поход против мятежника. Он послал наперед в Мерв своего сына Ма’муна, а сам с главными силами тронулся вслед за ним. Халиф прибыл в Туе (нынешний Мешхед в Хорасане), но здесь настигла его скоротечная болезнь
[332], которую не мог перенести преждевременно истощенный постоянной беспорядочной жизнью организм. Повелитель скончался, имея только 45 лет от роду
[333], 3 Джумада II 193 (24 марта 809), при угнетающем сознании, что его постель окружают шпионы обоих его сыновей, эгоистические происки которых угрожали уже теперь нарушить ежеминутно правильность престолонаследия, а вместе с тем и посягали на государственную безопасность. Это было прямой виной не по заслугам прославленного усопшего правителя, и опасность в скором времени должна была осуществиться в самых ужасных размерах. Трудным, почти невозможным, быть может, оказывалось достижение на деле целей политики Мансура и бармекидов — скрепления надолго единения арабов и персов при помощи безусловного взаимодействия обеих наций; но преследование этого плана, не следует забывать, представляло единственную возможность сдерживать мирным путем оба народа под одним и тем же скипетром. Поэтому самым лучшим и наиболее ярким свидетельством полной политической несостоятельности Рашида может послужить его крайнее легкомыслие, допустившее исчезновение самой возможности единения народов благодаря размножившимся в его царствование гаремным интригам. Было у него трое сыновей: Мухаммед, Абдулла и Касим, и все они имели известные права на престолонаследие. Абдулла был самый старший, но прижитый от персидской рабыни. Хотя закон был на его стороне, но признание его наследником было бы оскорблением для столь известной из сказок «Тысячи и одной ночи» законной супруги халифа, Зубейды. Долгое время она полновластно управляла Харуном; в угоду ей халиф заставил принести присягу как наследнику в 173 (789) или 175 (791) второму своему сыну Мухаммеду, принявшему при этом титул аль-Амин («надежный»). Распоряжением же, сделанным позже (183 = 799), назначался ему в преемники Абдулла, прозванный Аль-Ма’мун — «доверия достойный». Временно первый управлял в качестве генерального наместника Ираком и Сирией, а второй — Мидией и восточными провинциями. В 186 (802) провозглашен был третьим наследником Касим, получив прозвание Аль-Му’таман («уверенный»). Его управлению были поручены Месопотамия и «оборонительные линии». Между тем незадолго до катастрофы с бармекидами (186 = 802) халиф повелел закрепить это распоряжение, напоминавшее современникам подобное же разделение государства Людовиком Благочестивым, двумя документами: по одному из них буквально запрещалось Амину, под угрозой лишения трона, пытаться нарушать в чем-либо присвоенные Ма’муну права, а в другом обязывался, в свою очередь, Ма’мун торжественно сохранять верность по отношению к своему брату властелину. Обе грамоты, ради вящего освящения их содержания, сохранялись в Ка’бе в Мекке. Что думали касательно этих постановлений находившиеся еще тогда у кормила правления бармекиды, нам ничего неизвестно. Едва ли, однако, могли они одобрять подобного рода распоряжения. Вероятно, эти дельцы опасались открыто выступить против интриг принцев и их приверженцев и верили в свою силу, полагая, что сумеют в предстоящих осложнениях стойко выждать, как это им удалось в былое время при Хади, не выпуская из рук, в общем, руководительства текущими делами. Падение их удаляло из среды соперничествующих принцев всякую нейтрализующую, уравновешивающую силу. Меж тем третье повторение акта присяги, совершенное по особому повелению в 189 (805), не приносило в сущности ровно ничего положительного. Как бы там ни было, одно уже отделение персидских областей от арабско-иракских нарушало единство государства. Если бы даже Амин и Ма’мун решились строго блюсти новое устройство, и в таком даже случае отдельно управляемая продолжительное время Персия привыкла бы, без сомнения, к такой широкой самостоятельности, что позже трудно бы было заставить ее жителей снова вернуться к прежней подчиненной зависимости. Но ведь сразу же становилось и теперь ясным, что дурные отношения, существующие между обоими наследниками престола, поставили их в положение в высшей степени неестественное, при всей их сдержанности с самого же начала оказывавшееся непрочным. И эта рознь между отдельными личностями становилась тем более опасной, что совпадала как бы намеренно с враждебным настроением обеих национальностей. Действительно, мы видим, что бывший камергер Харуна, Фадл ибн Раби, правая рука Амина, предан был всей душой арабским интересам, а доверенное лицо у сына персиянки, Ма’муна, Фадл ибн Сахль, бывший огнепоклонник, лишь в 190 (806), побуждаемый своим высоким покровителем, принял официально ислам. По его-то совету и выпросил 22-летний принц у Харуна взять его вместе с собой в Хорасан (193 = 809), чтобы на всякий случай находиться на персидской почве.
Совсем не схожая пара братцев — о подростке Касиме серьезно не могло быть, конечно, и речи — очутилась по смерти Харуна друг против друга на скользком пути к власти. Жаждущий развлечений, мечтательно настроенный Амин был юноша избалованный, а самостоятельная гордость властелина доводила его иногда до опрометчивости. Холодный, рассудочный Ма’мун обладал живым разумом: его в высшей степени интересовали науки умозрительные и точные. Ко всему этому бесстыдство его даже и для аббасида было поразительно; в этом он уподоблялся прародителю своему Мансуру. Между тем как Амин сразу же без всяких церемоний стал подкапываться под завещание покойного отца, более прозорливый брат его, при помощи своего Фадла, начал тайком заискивать у персов и выжидал терпеливо, придерживаясь, по-видимому, совершенно легальной почвы, момента, когда Амин совершит очевидное беззаконие. Новый халиф, правление которого номинально продолжалось от 193 (809) до его смерти, начала 198 (813), распорядился прежде всего вернуть в Багдад войска, выступившие в поход с Рашидом. При первом же известии о кончине отца Ма’мун тоже поспешил прибыть из Мерва в Туе и здесь с необыкновенной предупредительностью присягнул брату, а в распоряжения нового повелителя и не думал вмешиваться, уверенный по меньшей мере в преданности Харсамы и хорасанской своей армии. Старый генерал Харуна постоянно держался в сторонке от всякого политиканства — большого и малого, памятуя прежде всего, что ему следует оставаться верным слугой своего господина. Конец 193 (середина 809) он употребил прежде всего на одоление за Оксусом Рафи, успев загнать его в цитадель Самарканда. Харсама с подчиненным ему генералом Тахиром ибн аль-Хусейном, природным персом, обложил крепость. Меж тем опрометчивый халиф, подстрекаемый все более и более против брата Фаддом Ибн Рабием, вздумал уже в 194 (810) обнародовать повеление, чтобы отныне упоминалось на пятничном богослужении имя его малютки сына, Мусы, ранее, чем Ма’муна. А это значило, что халиф вопреки последней воле Рашида признал ныне первого из них своим наследником. Ма’мун, конечно, возликовал; этим прямым нарушением его прав, скрепленных завещанием, Амин развязывал ему руки. Немедленно же он прервал почтовое сообщение между Мервом и Багдадом, согласился на почетную капитуляцию Рафи, через что заполонил сердца всех обитавших за Оксусом (начало 194=конец 809), стал выбивать собственную монету и принял, в расчете на содействие умеренных шиитов Персии, титул имама Аль-Худа «имама по Божескому произволению» (195 = 810). При этом он старался всюду, до самого Багдада, снискивать себе благорасположение и по мере сил заручиться соумышленниками, чему, конечно, послужило наилучшим средством открытое нарушение договора менее коварным его братом. Ничего не выиграл Амин, когда в 195 (начало 811) торжественно объявил об окончательном смещении с наместнического поста соперника-брата, а вскоре затем выслал на восток войско и серебряную цепь для зако-вания непокорного. Плохим свидетельством рассудительности халифа или, вернее, его советчика Фалла Ибн Рабия, было доверие, с которым они прислушивались к заверениям Алия Ибн Исы, что при первом же его появлении в Хорасане все решительно отступятся от Ма’муна. И этот пустой хвастунишка поставлен был во главе экзекуционного корпуса. Алий между тем умудрился так разбросать свое войско во время похода, что сам двигался только с 10-тысячным войском. Неожиданно атаковал его с 4000 воинов стоявший ближе всех Тахир, начальник гарнизона в Рее. В завязавшейся жаркой стычке пал Алий, а его войско обратилось в бегство. Той же самой участи подвергнулась и вторая 20-тысячная багдадская армия. Она была побита при Хамадане, а после нарушенного изменнически Тахиром перемирия и совсем истреблена (конец 195–811). Вся Мидия до Хульвана перешла в руки неприятеля. Снова набрано было еще раз 40 тыс. человек, но войско, к несчастью, состояло наполовину из арабов и персов. Эмиссары Тахира сумели посеять раздор в лагере у Ханикина; возникли опасные волнения: бушуя и горланя, вернулись ненадежные толпы назад в столицу (196 = конец 811). Одна оставалась еще надежда на привлечение вспомогательных сирийских войск, дабы дать иной оборот делу, но там, вокруг Дамаска и в самом городе, бились снова, с самого начала междоусобной войны, кайситы с кельбитами. Наконец удалось залучить несколько тысяч арабов в Ракку, на Евфрате, но и тут не посчастливилось. Они сцепились с близстоящими персидскими командами, высланными из Багдада; дело дошло до настоящего побоища, и сирийцы повернули обратно домой. А именно тут, в Ираке, все было рассчитано на равновесие между обеими нациями; раз оно было нарушено, весь государственный организм распадался, наступал невообразимый хаос. Дело в том, что войска, как известно, набирались и в столице и по провинциям наполовину из арабов и персов. В настоящее же время обе национальности здесь находились во враждебных отношениях. Организованный еще в 178 (794) и расположенный бармекидом Фадлом хорасанский корпус в Багдаде, ради усиления, конечно, персидского влияния, на беду несчастного халифа возмутился (11 Раджаб 196 = 28 марта 812). Бунт был подавлен на этот раз, но смятение вокруг Амина с каждой минутой становилось тревожней. Между тем с двух сторон устремлялись армии Ма’муна к задуманной цели. После неурядицы под Ханикином Тахир двинулся вперед, огибая с юга, а Харсама, принявший открыто сторону Ма’муна после нарушения Амином договора, надвигался со свежими полчищами по направлению через Хульван прямо на столицу. Без особых затруднений занял Тахир Хузистан и предпринял из Ахваза поход на Басру и Куфу. Все как-то неудачно складывалось для несчастного властелина в этот злополучный Раджаб. Арабы дальних провинций и тут оказались близорукими: они не понимали, что теперь ставятся на карту последние остатки их политического значения. К концу месяца (апрель 812) присягнули Ма’муну и священные города, после того как вся восточная Аравия покорилась без боя. Тем временем Тахир успел подойти к самому Мадайну, а к летнему солнцестоянию соединенные войска Харсамы и его успели обложить Багдад. Конец года и весь следующий (197 = 812/3) прошел в ожесточенных схватках между отдельными отрядами враждующих братьев; дрались персы с арабами, солдаты с дошедшими до исступления жителями столицы, и одновременно разыгрывались всевозможного рода интриги и измены. Как-то удалось Амину, задарив громадными суммами, переманить на свою сторону часть солдат Тахира (в конце 196 = 812). Но они вскоре же возмутились, а затем обещания персидского полководца, подкрепленные весьма настоятельно силой обстоятельств, возымели над ними более прочное воздействие. Искренней привязанности к династии уже нигде более не существовало. Вечные споры из-за престолонаследия, постоянные расторжения торжественно принесенных присяг, усиленная в подобных случаях раздача денег, чтобы заручиться расположением войска, привели к тому, что офицеры и должностные лица давно уже привыкли руководиться одними эгоистическими соображениями. Напрасно искали бы мы второго примера той бескорыстной верности, к тому же в ущерб себе, какую выказал единственно один только старый Харсама, к этой выродившейся семье. Конечно, прежде всего было прямой обязанностью населения столицы, превышавшего не одну сотню тысяч, выступить в защиту правительства; ведь именно ему и обязан был город всем своим блеском и благоденствием. Но роскошь жизни громадного города действует слишком расслабляющим образом: пресмыкающиеся пред силой, жители становились непокорными и заносчивыми при первых признаках слабости. Теперь же, когда халиф все более и более ощущал недостаток в деньгах и вынужден был прибегнуть к обиранию имущих, озлобление и негодование горожан росло и ширилось. А главный виновник всех бед, Фадл Ибн Раби, исчез вскоре после бунта хорасанцев. Стали понемногу уходить в лагерь Тахира один за другим и окружавшие Амина высшие офицеры. Честолюбивый перс, очевидно, стремился заложить первую ступень своего величия гибелью несчастного властелина. В то время как Харсама неохотно исполнял свои обязанности, желая по мере сил смягчить судьбу сына покойного своего господина, Тахир неутомимо работал — подстрекал к измене генералов и слуг халифа и брал штурмом один за другим осажденные им кварталы. Столица страшно пострадала: целые части города превращались в груды щебня — никогда не суждено было впоследствии вернуться прежнему блеску, объему и процветанию Багдада. Наконец Амин заперся в замке Хулд, у осажденных быстро истощались жизненные припасы. Халиф завязал переговоры о сдаче с Харсамой, надеясь по крайней мере спасти хоть жизнь. Старый генерал обязался перевезти ночью властелина из дворца водою к себе в лагерь. Но Тахир не дремал: сторожившие по его приказанию люди ухватились за ладью и опрокинули ее. Харсама с Амином, однако, выплыли, но поджидавшие на берегу сторонники Тахира схватили халифа. По повелению перса в ту же ночь несчастный повелитель был умерщвлен (25 Мухаррем 198 = 25 сентября 813)
[334].
