Книга пятая
АББАСИДЫ И ФАТИМИДЫ
Глава I
ХАЛИФЫ И ПРЕТОРИАНЦЫ
Несколько более сотни лет попирали арабы с саблями наголо персидский народ, затем около столетия обе нации оспаривали главенство внутри халифата то мирным путем, то с оружием в руках. Теперь же разошлись окончательно, убедившись в невозможности длительного подчинения как для одной, так и для другой нации. Если персы убили весь свой запас сил на военную организацию, никогда более не повторенную ими в полном объеме после блестящих походов Абу Муслима и Ма’муна, а в данный момент недоумевали, что предпринять, очутившись вновь самостоятельными, то и арабы в эпоху Аббасидов в Аравии, Сирии и Египте в свою очередь погрузились снова в столь излюбленное ими разъединение своевольных начальников, а жители Ирака превратились в ремесленников, купцов, ученых и с каждым днем теряли и склонность, и способность к военным предприятиям. Мы уже упоминали, как с окончанием последней междоусобной войны иракские войска не были даже в состоянии совладать с Бабеком и византийцами. Ко всему этому присоединялась еще развившаяся в народе в больших городах страсть к противодействию правительству, в особенности же в Багдаде, что, конечно, доставляло немало хлопот правителям. Уже Рашиду посреди его верной столичной черни становилось иногда душновато; он удалился в 187 (803) в Ракку, расположенную на среднем Евфрате, объясняя перемену местопребывания тем, что не выносит шума и копоти большого города. Ма’мун, как оказалось, обладал более крепкими нервами. Он поселился в Багдаде; после вынесенных жестоких опустошений столица поневоле замолкла на время, а властелин окружил себя чужеземными войсками и с их помощью надеялся сдержать слишком неумеренные порывы своих дорогих подданных. Все это были надежные воины из восточных, понятно, провинций, частью персы, а рядом с ними и солдаты из округов Ошрусаны и Ферганы, гористые местности которых давали приют отважным и сильным племенам. Эти самые воины и оказывали когда-то упорное сопротивление арабам-завоевателям; плененные их земляки издавна служили в качестве телохранителей у многих вельмож халифата; при мягком обхождении и некоторой щедрости на них можно было безусловно полагаться. Уже при первых Аббасидах
[341] встречаются турецкие вольноотпущенники в рядах войск, незаметно растет их число также и в среде офицеров армии. При Ма’муне начинают они появляться даже на выдающихся постах: Хейдер Ибн Ка’ус из Ошрусаны, по прозванию Аль-Афшин, усмирил, как известно, великое египетское восстание. И между рядовыми воинами попадалось, конечно, много турок, а также и берберов, которых, вероятно, было много в войске, навербованном Афшином в Барке. Повелителю правоверных навязывалась, так сказать, сама собой мысль о замене ставших негодными арабов и персов другими, более сильными и молодыми народами, и о попытке составить из них ядро войск Тотчас по вступлении своем на престол Мутасим (218–227 = 833–842) совершил последний и, конечно, решительный шаг в этом направлении, отдав приказание вербовать в войска чужеземцев тысячами
[342]. Его особенно побудило к этому вспыхнувшее по смерти Ма’муна восстание в предводимой им в войне против греков армии; солдаты намеревались выбрать властелином вместо него Аббаса, сына покойного халифа. Для упрочения своей власти пришлось новому повелителю срыть слишком выдвинутую вперед крепость Тиану, прекратить войну с византийцами, распустить войско и вернуться поспешно в столицу. Организация турецких и берберийских гвардейских полков быстро совершилась и способствовала закреплению власти за Мутасимом. На первых же порах успели новые войска отличиться в войнах против Бабека и византийцев, доказав на деле целесообразность предпринятой меры. Но вскоре же обозначились и резкие невыгодные стороны. В болотистых странах нижнего Евфрата между Басрой и Васитом обитало с самого начала владычества арабов племя зутг, это были цыгане, переселившиеся в Персию еще при Сассанидах и занявшие эту самую местность. При нашествии мусульман они беспрекословно примкнули тотчас же к арабам; солдаты их все время вместе с прочими войсками Ирака сражались доблестно во всех войнах ислама. Со смертью Ма’муна возникло по неизвестным причинам среди них брожение, они стали сильно докучать правительству постоянными хищническими набегами на соседей. Одному арабскому полководцу Уджейфу Ибн Амбасе удалось наконец их усмирить. Этот же самый Уджейф отличался после, рядом с турками, во вновь начатой кампании против византийцев. Когда халиф наградил львиной долей только свою гвардию, военачальник почувствовал себя сильно оскорбленным и, опираясь на недовольство арабских войск против чужеземцев, организовал заговор с целью сместить халифа и передать власть Аббасу. Му’тасим был вовремя предупрежден, поплатились головами зачинщики, а вместе с ними и несчастный принц (223 = 838); повелитель, понятно, стал еще более недоверчив к арабам и милостив к туркам. Эта грубая и необузданная солдатчина и прежде зачастую задирала безнаказанно мирных граждан, а также не менее спокойную милицию Багдада, теперь же заносчивость и буйство наемников становились просто невыносимыми, глубоко возмущая и без того недовольное религиозными преследованиями население. Через несколько лет владетельный дом потерял последние остатки привязанности, на которую он еще мог рассчитывать в городе Мансура. Немало поспособствовала этому также новая мера Му’тасима: к концу 220 (835), замечая все возрастающее неудовольствие жителей Багдада, халиф задумал, подражая гибельному примеру Рашида, перенести резиденцию в маленькое местечко Самарра, расположенное в 15 милях от столицы вверх по течению Евфрата. Небольшой провинциальный город, получивший широковещательное название Сурр-мен-ра, «утеха для созерцающего», через год (221 = 836) совершенно преобразился. Рядом с великолепным дворцом халифа высились сотни обширных зданий, предназначаемых для помещения высших воинских и придворных чинов; тутже расположены были казармы для турецкого и берберийского гвардейского корпуса — получалось что-то наподобие Версаля в отдалении от Парижа; сходство положения дел в тогдашнем Багдаде с этим последним было поразительное. Жалобы столичных жителей не докучали более халифу. Одно только упустил из виду Му’тасим — невозможно было отныне никому протянуть руку помощи властелину в случае надобности, если бы когда-нибудь толпы наемных солдат, почувствовав свою силу, вздумали попытаться разыгрывать роль господ. Сам он, положим, в этом отношении был совершенно спокоен. Никакому турку не уступал властелин в силе, неотесанности и грубости, к тому же был достаточно прозорлив. Всякий раз, когда кто-нибудь из его высших сановников позволял себе задирать голову слишком высоко, аббасид умел подыскать случай, чтобы избавиться от слишком неосторожного субъекта. Прежде других испытал на себе это заслуженнейший турецкий генерал Афшин, завершивший двадцатилетнюю борьбу с Бабеком (222 = 837) и пожавший немаловажные лавры на войне в Малой Азии с византийцами (223 = 838). В те времена почестями и подарками сыпали щедро, без меры, а хуррамиты сильно озабочивали правительство. Халиф распорядился о необычайно усовершенствованной организации почтовых сообщений между главной квартирой действующей армии и Самаррой; по неудобному пути на протяжении более 100 немецких миль мчались курьеры беспрерывно и довозили халифу депеши всего только в 4 суток Победитель получил за свои подвиги диадему и две перевязи, осыпанные драгоценными камнями; деньгами и имуществами награжден был он без числа, а три года спустя умер медленной голодной смертью в темнице, так как казнить его публично не решались, опасаясь недовольства военных турецкого происхождения. Военачальнику поставлена была в вину его зависть к самостоятельно управлявшим на востоке Тахиридам. По рассказам современников, он восстановил Испехбедена табарис-танского, Мазьяра ибн Карина, против Абдуллы ибн Тахира. Вероятно, турок надеялся получить назначение для усмирения возникшего на востоке волнения, а с усилением своего влияния вытеснить оттуда со временем и самого владетельного вассала, управлявшего также и турецкими землями за Оксусом, с тем чтобы самому на родной почве положить начало независимому княжеству. Му’тасим вовремя проведал про его происки; тем временем Абдулла ибн Тахир успел одолеть Испехбедена. А Афшина обвинили в атеизме, и решено было, как это практиковалось и при Махдии, устранить опасного человека. Но уже можно было и теперь предвидеть, что не всегда же удастся халифам одерживать верх в случае новых столкновений с начальниками преторианцев, да и во многом другом эти новые отношения влекли за собой не менее гибельные последствия. Возьмем хотя бы содержание наемных войск оно, несомненно, стоило значительно дороже прежних арабских и персидских ополчений. И чем более принуждены были считаться властелины с добрым расположением своих гвардейцев, тем все труднее становилось налагать узду на постоянно возраставшие безмерные требования жадных наемников. При каждой новой перемене властелина, — увы, они чередовались все чаще и чаще — новому халифу прежде всего необходимо было черпать щедрой рукой из государственного сундука, дабы заручиться содействием всех влиятельных начальников войск; позднее являлось все более и более поводов к наглому и беспрерывному повторению требований избалованных преторианцев. При Му’таззе (252–255 = 866–869), как передают, издержки на содержание наемных войск возросли ежегодно до 2 млн золотых динариев, что равнялось совокупности итога, получаемого в течение двух лет с хараджа во всех еще остающихся землях государства. И это составляло одну лишь уплату текущего жалованья и рационов! При подобном положении дел визирю халифа оставалось заботиться лишь об одном — как бы раздобыть денег, и как можно более. Сам Му’тасим, едва успев навербовать своих турок, принужден был немедленно же сменить визиря, Фадла ибн Мервана, за то только, что тот не сумел удовлетворить врвремя всем требованиям двора. И прежде нередко случались внезапные смены лиц, заведующих тепленькими местечками, вследствие наговоров, почти всегда, впрочем, справедливых, на чересчур бесцеремонное их обращение с общественными суммами; тотчас же принимались крутые меры для отобрания от них награбленных имуществ. Но теперь подобный прием стал заурядным правилом. Из того же стесненного финансового положения возник мало-помалу не менее безнравственный обычай раздавать должности и лены лишь по уплате значительных денежных сумм. Словом, начиналось повсеместное грабительство. Гвардейцы приставали с требованиями к халифу, тот обращался к визирю, визирь тормошил чиновников, заведующих сбором податей, те принимались обирать жителей. Никто не был твердо уверен, долго ли еще придется ему пользоваться властью, между тем знал, что при смещении из него выжмут весь сок И вот каждый служащий усугубляет свое рвение, чтобы побольше высосать у населения, у несчастного народа, и без того с каждым днем бедневшего благодаря беспрерывным восстаниям, междоусобным войнам и произволу турок и берберов. Наконец отчаяние превозмогло все: бешеное всеобщее восстание грозило расшатать основы государства в тот самый момент, когда нежданный подъем столь низко павшей династии, казалось, судил снова наступление лучшего времени.
