Принято считать Аглабидов за довольно незначительный род; с этим я никак не могу согласиться. По своим силам, бывшим в их распоряжении и сравнительно притом слабым, они совершили достаточно. Подведомственная им территория простиралась от Триполиса не далее окрестностей нынешнего Алжира; к тому же вся часть последнего на запад за Боной принадлежала к владениям большого племени берберов, Китамы, держать которое в повиновении можно было лишь принимая особые меры. Далее обитали зената — кабилы
[355] с их главным городом Тлемсаном, в большинстве подчиненные Идрисидам или же состоявшие с ними в союзе, а по ту сторону Атласа удерживали ревностно свою независимость Бену Рустем в Тахерте и Бену Мидрар в Сиджильмасе. Робкая попытка подчинить влиянию Кайрувана племя Рустем, находившееся отчасти в сфере могущества Аглабидов, окончилась неудачей (239 = 853/4). Можно сказать, что наместники поступили мудро, не совершая никаких дальнейших завоевательных попыток в этом направлении: рустемиты эти были завзятыми хариджитами; как ни досадно было, что их шейх позволил себе присвоить высокое имя халифа, не следовало все-таки разжигать насильственными мерами их фанатизма, всегда готового вспыхнуть. С другой стороны, Мидрариты, несомненные сунниты, как бы вкрапленные среди шиитских и хариджитских берберов, кажется, обязаны были своим сохранением главным образом отдаленности их оазиса. Они готовы были, пожалуй, молиться на Аббасидов, но находились вне сферы деятельности наместников халифа, и те должны были довольствоваться одним сознанием, что там, далеко, на опасном западе, хотя в одном пункте по крайней мере, есть кучка приязненно расположенных людей. Тому же, что Аглабиды все-таки, несмотря на то, что они почти не могли рассчитывать ни на какую действительную помощь со стороны востока, находились теперь в лучших отношениях к большинству окружавших их берберов, чем их предшественники при Омейядах, обязаны они — счастьем, а значит, и правильному направлению своей политики. Счастием поистине было для них, что род Идрисидов недолго пользовался своим превосходным положением. Не принимая в расчет преходящих колебаний, одно время род этот сумел искусно укрепить и расширить свое господство между берберами. Ни к чему не повело, когда Ибрахим ибн Аль-Аглаб в 177 (793) по поручению Харуна Ар-Рашида коварно отравил через посланное лицо Идриса I, а затем отстранил одного вслед за другим обоих опекунов еще слишком юного Идриса II. Берберы Аураба, Санхаджа и все вообще кабилы зорко оберегали подраставшего принца, и ничем их нельзя было сбить с толку. В 192 (808) облюбовал себе Идрис новой столицей Фец
[356]; здесь приютил он 8000 испанских изгнанников из Кордовы в 198 = 814, также и 300 семей бежавших из Кайрувана, вероятно, от насилий Зиядет-Алла I (быть может, в 210 = 825). Таким образом, алид Идрис явно выказал враждебность как по отношению к Омейядам Испании, так равно и к Аглабидам. Одновременно (197–198 = 813–814) позаботился он снова укрепить свою власть, ослабевшую было во время его несовершеннолетия над зенатами Тлемсана, и таким образом значительно пододвинулся к арабским владениям. Но его преемник и сын Мухаммед в 213 (828) уничтожил сразу все плоды его успехов. Потакая, быть может, напиравшим на него отовсюду и возникавшим без перерыва стремлениям берберов к партикуляризму, он разделил в угоду своим братьям государство на десять частей. Между ними, понятно, вскоре возникли столкновения, вследствие которых благонадежно расширявшееся могущество дома Идриса быстро пришло в упадок, так что к концу III столетия (около 900), когда зенаты Тлемсана вздумали было принудить рустемов Тахерта к признанию главенства алидов, это крошечное государство могло с успехом им сопротивляться. Тем менее, стало быть, приходилось Аглабидам беспокоиться о западе. И они сумели теперь вполне воспользоваться благоприятствовавшими им обстоятельствами. Начало их управления, впрочем, было чрезвычайно бурное. Настоящему основателю династии, Ибрахиму I Ибн аль-Аглабу, пришлось в течение 11 лет своего правления (184–196 = 800–812) усмирить четыре опасных восстания, возбуждаемые непокорными арабскими офицерами в Тунисе и Триполисе (186 = 802, 189 = 805, 194–196 = 810–812 и еще раз снова вспыхнувшее в последнем году). Особенно труден был год 194; потеряв Кайруван, аглабид высидел в течение целого года в новопостроенном им замке, названном в честь халифов Аль-Аббасия, окруженный со всех сторон мятежниками; лишь подкупами удалось наконец эмиру осилить бунт. Также и для усмирения Триполиса в 196 (812) должен был он обратиться к наемным берберам, которые, исполнив поручение, в свою очередь сами взбунтовались. Пришлось звать на помощь рустемов Тахерта, которые потребовали за восстановление порядка отдачи им части окрестностей Триполиса. Вообще продолжительные междоусобные войны приучили как офицеров, так и солдат к своеволиям всяческого рода. Сын Ибрахима, Абу’ль Аббас Абдулла (196–201 = 812–817), стал ненавистен подданным за чрезмерное обременение населения податями. Ему наследовал брат его, Зиядет-Алла I (201–223 = 817–838), беспощадный тиран, но властелин опытный. Он сразу же понял, что прежде всего следует сломить чрезмерное влияние высших офицеров. Этот человек, неукротимо дикий и страстный, невоздержный во гневе и к тому же пьяница, искал опоры в духовенстве, через него приобретя влияние и на народные массы. Главным кадием поставил он в 203 (818/9) ученика знаменитого юриста Малика, система учения которого привилась сначала в Африке, а потом и в Испании. Замечательный человек был этот Асад ибн аль-Фурат. Едва достигши 17-летнего возраста, он уже командовал армией, и этот профессор юриспруденции не хуже всякого генерала по призванию умел одерживать победы. Обладая львиной храбростью как бы в подтверждение носимого им имени
[357], он не боялся никого — ни толпы бунтующих солдат, ни даже своего кровожадного властелина и всегда умел настоять на своем. Народ обоготворял его за его религиозное рвение, справедливость и непреклонность характера; гневно ворча, не раз принужден был уступать ему даже сам беспощадный Зиядет-Алла, на которого образ действий и значение воинствующего кадия производили сильное впечатление. Политика аглабида, стремившегося опереться на ортодоксальность, имела больший успех, чем позднейшие попытки Мутеваккиля в том же направлении.
Свирепость и коварство, с которыми эмир повергал к своим стопам головы генералов, одну вслед за другой, вскоре возбудили с 207–211 (822–826) целый ряд восстаний. Мятежники успели еще раз оттеснить его из Кайрувана и загнать на узкую береговую полосу между Табесом и Триполисом. Но в 212 (827) эмир успел наконец усмирить своих беспокойных арабов и теперь показал, что он способен не только срубать головы: постройками и проведениями дорог старался он поднять благосостояние страны. В особенности же позаботился эмир отвлечь куда-нибудь подальше опасные элементы своей армии и довольно многочисленных представителей племен берберов, живших всюду в его владениях; он дал им занятие в непрекращавшихся набегах на Сицилию, о которых вскоре мы будем говорить подробнее. Успехи и богатая добыча, оттуда вывозимая, сильно поспособствовали быстрому государственному расцвету. Брат Зиядета, Абу Икал Аглаб (223–226 = 838–841), славился благодушием и набожностью. Сыну же последнего, Абуль Аббасу Мухаммеду I (226–242 = 841–856), как-то все удавалось, за редкими разве исключениями, и счастье сопровождало неотступно все его предприятия, так что Абу Ибрахим Ахмед (242–249 = 856–863) мог уже значительно подвинуть дальше культурное развитие в «Африке» при посредстве предпринятых им многочисленных общественных работ. Брат его, Зиядет Алла II (249–250 = 863–864), был, по-видимому, превосходным правителем, но скончался, процарствовав не более года, а с ним вместе ушло в могилу и величие аглабидского государства. Брат последнего, Абу Абдулла Мухаммед II (250–261 = 864–875), был шалопаем безгранично легкомысленным; любимое его занятие — охота и болотные птицы — подали повод к общераспространенной насмешливой кличке его Абу’ль Гараник, «отца журавлей». Но не все его наклонности были одинаково безвредного характера. В его управление государство скоро пришло в упадок, к тому же голод, случившийся в 260 (874), произвел страшные опустошения среди населения. Положение дел продолжало ухудшаться и при брате его Абу Исхаке Ибрахиме II (261–289 = 875–902). Будучи энергическим принцем, он довел жестокость до крайних пределов. Желая восстановить блеск своей династии, эмир основал новую столицу Раккаду в одной миле на юго-запад от Кайрувана и возводил множество других построек, а между тем подготовил своему дому гибель совершением гнусного злодеяния, бывшего к тому же и грубой, непростительной ошибкой. Большое племя берберов Китама главным образом сдерживалось в повиновении арабской колонией в Билизме. Находясь в порядочном отдалении от Кайрувана, эти люди держали себя довольно самостоятельно, откликаясь не на всякий зов эмира. А когда всеобщее в стране недовольство на кровожадного властелина разразилось наконец в 278 (891) целым рядом восстаний, то и жители Билизмы участвовали в них, конечно, не из последних. Долго пришлось повозиться Ибрахиму, чтобы потоками крови восстановить свою власть на востоке, так что он не решался предпринимать новую утомительную борьбу с мятежниками Билизмы и притворно с ними помирился. Но мало-помалу в следующие годы эмир сумел заманить к себе в Раккаду множество самых почтенных граждан этого города. Когда же в 280 (893/4) набралось их в столице до 1000, он внезапно накинулся с толпой солдат на беззащитных и приказал их всех перебить. Таким образом своими собственными руками Ибрахим уничтожил передовой оплот арабской силы, сдерживавший доселе многочисленных и воинственных берберов Заба. Государство подвергалось страшной опасности от набега берберов, в случае если бы им вздумалось сбросить ярмо, ничем более не сдерживаемое. И это нашествие вскоре наступило. Ибрахим по-прежнему продолжал угнетать своих подданных, пока те не взмолились самому халифу. Мы уже знаем, что по жалобе жителей Мутадид сместил злого принца и передал управление его сыну Абуль Аббас Абдулле (289–290 = 902–903). Настоятельная потребность именно такого прекрасного властелина, каким его описывают современники, ощущалась во всем государстве. Уже зашныряли эмиссары Алидов по кочевьям Китамы, подготовляя возмущение кабилов. Но бесчеловечный сын Абдуллы, посаженный взбешенным отцом под арест за низкие его поступки, подсылает наемных убийц. Перешагнув через труп родителя, садится этот последний аглабид, Зиадет-Алла III, на престол, который столько же ему послужил на пользу, как некогда Аббасиду Мунтасиру. Этот Зиядет-Алла III — одно из отвратительнейших исчадий, известных истории, — независимо от бесстыдства и свирепости был распутен и глуп, как малый ребенок. Из страха понести заслуженное возмездие эмир повелел умертвить не только всех своих дядей и двоюродных братьев, в общем 29 человек, но даже своего брата родного, весьма способного Абуль-Ахваля, и как раз в ту самую минуту, когда этот последний готовился мужественно и осмотрительно встретить восставших уже берберов Китамы. Неудержимой волной хлынули теперь берберы, прорвав все преграды; в ночь на 25 Джумада II 296 (19/20 марта 909) недостойный властелин вынужден был спастись бегством из Раккады. Не в его характере было защищать трон своих предков с мечом в руке. Он укрылся в Египте. Здесь этот тягостный для аббасидского наместника гость продолжал по-прежнему вести распутную жизнь, пока не умер преждевременно (303 = 916). С позором, не менее постыдным, чем все его правление, погас в лице его дом Аглабидов.
