Книга История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов, страница 33. Автор книги Август Мюллер

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов»

Cтраница 33

Кому кому, а уж Абу Амиру следовало, казалось, приветствовать с горячей симпатией прибытие пророка. Принадлежа к племени аус, он, как говорят, познакомился с христианским учением благодаря своим частым поездкам в Сирию и отвернулся от языческих богов. Его считали за ханифа, приверженца одной из христианских сект с оттенком некоторого рода монашеского аскетизма. Маленькую общину, которую втихомолку собрал вокруг себя Абу Амир, неприятно поразило шумное выступление Мухаммеда, окруженного толпой жаждущих прозелитизма правоверных юношей, хотя пророк в своих «божественных откровениях» не преминул похвалить ханифов и, по своему обычаю, постарался отождествить с ними свое собственное учение. Как мог, в самом деле, суровый аскет преклониться перед тем, что казалось ему лишь искажением чистого дела, которому посвятил всю свою жизнь. С 20 единомышленниками, которых ранее склонил на свою сторону, оставил Абу Амир родину и ушел к мекканцам, уподобляясь в этом своему противнику, — он предпочел порвать с племенем, чем отказаться от своих убеждений. Мы еще встретим его в толпе курейшитов. В тот момент, когда эти последние слагают оружие перед победоносным исламом, он продолжает сражаться вместе с жителями Таифа против Мухаммеда. А когда и здесь становилось невозможно сопротивление, упрямый сектант ушел в Сирию, чтобы поднять византийцев против обманщика. Но здесь смерть застигла покинутого своими, одинокого чужеземца. Некогда, побуждаемый религиозным рвением, этот неисправимый идеалист бранил и поносил дерзко Мухаммеда, а теперь встретил трагическую развязку. Другой же благодаря своему «здоровому реализму» избег ее счастливо.

Не в той, конечно, мере, как этот характерный человек, заслуживает некоторого участия масса «полуверов», число которых было достаточно и в Иасрибе. Это были люди, не могшие с горячностью примениться к новой вере, но не перестававшие при этом придерживаться старинных рутинных понятий. Они не в силах были совершенно отстраниться от остальных членов племени, примкнувших к исламу. Дело в том, что религия отдельных лиц продолжала по-прежнему составлять частное дело каждого, и никому не воспрещалось обращение. Если бы обращение масс случилось одним разом, то приверженцы старых порядков в конце концов восстали бы, конечно, они попытались бы выступить против захвата чужеземцами власти с оружием в руках. Но дело ислама шло иначе: исподволь, шаг за шагом были отодвигаемы язычники на задний план, постепенно, почти незаметно. Авторитет старейшин племени не был отрицаем сначала открыто, но медленно подтачиваем, так что ни в одном отдельном случае нельзя было упрекнуть Мухаммеда в нарушении хотя бы единой буквы соглашения; многие простодушно продолжали считать союз за один только простой оборонительный договор. Ко всему этому следует прибавить, что человек, ставший во главе недовольных, хотя и талантливый, не обладал твердым характером. В сказаниях сохранилось, что племя хазрадж в то время, когда велись первые тайные переговоры с пророком, успокоено было обещанием, что предводитель их Абдулла Ибн Убайи получит корону. Это известие, почерпнутое из позднейших легенд, очевидно, выражало желание правоверных сопоставить ничтожество земных стремлений к власти рядом с божественным правом пророка. Если бы и действительно обещана была ему корона, этот человек не был бы в состоянии ее носить. Как ни честны в сущности были колебания, помешавшие ему стать во главе своих соумышленников и вызвать на бой этого пройдоху с кучкой ослепленных им же земляков, нельзя, однако, не заметить, что это выказывало хотя и предусмотрительного, но вместе с тем и нерешительного человека, который не был рожден для власти, у которого отсутствие веры в сверхъестественное не восполнялось величием духа. Ничего нет поэтому удивительного, что он, а с ним и большинство единомышленников должны были в конце концов ради мира и спокойствия согласиться также примкнуть к исламу и наблюдать нерушимо и далее раз заключенный договор. Но при этом нерешимость его не покидала: всякий раз, когда Мухаммед нуждался в посильной помощи, отправляясь в какую-нибудь дальнюю экспедиции за город, и вызывал охотников, он старался помешать, а в то же время пропускал случай докапать противника, когда пророк терпел какую-нибудь чувствительную неудачу. Был он, несомненно, честный, добросовестный человек, но в его добросовестности ощущалось нечто слабое, а его честность благодаря частым ложным положениям, в которые волей-неволей ставил он себя, не могла оставаться незапятнанной, ибо он со своими приверженцами не мог оправдывать некоторых совершенных им насилий и вероломств набожностью целей. Поэтому по сравнению с мусульманами образ действий его партии не всегда казался поступками неуклонно безупречных людей. Тем не менее они вечно тревожили пророка. То, что «сердце их точила неизлечимая болезнь» — как выражено в Коране весьма метко, хотя и в особенном смысле, — это нисколько не беспокоило пророка; но он не был никогда уверен и не мог рассчитывать на них. Между тем в силу исключительных обстоятельств он должен был обходиться с ними по возможности мягче. Ему приходилось с крайнею заботливостью остерегаться и не доводить до взрыва дремлющий гнев противников, который мог легко стать гибельным для всей общины, угрожаемой долгие еще годы мекканцами и другими внешними неприятелями. Если они не решались открыто взяться за оружие, зато как часто выказывали свое неудовольствие в едких эпиграммах, щедро уснащенных самыми обидными сравнениями. «Накорми собаку, она же тебя укусит» было любимейшей темой их, бесконечно варьируемой. Но если эти самые «лицемеры» [80] стесняли и сердили пророка на разные лады, о чем встречаются неопределенные, хотя и достаточно понятные намеки в самом Коране, все же никогда они не становились серьезно опасными. Поэтому Мухаммед довольствовался одними частыми предостережениями своим правоверным сторониться вообще яда лицемерия, не позволяя, однако, себе при этом никаких намеков на известные сомнительные личности. По мере того как неудержимо рос извне успех могущества ислама и внутри города число лицемеров все уменьшалось, со смертью же Абдуллы Ибн Убайи (630 г.) они исчезли совершенно.

Более головоломным, чем с лицемерами, было для Мухаммеда ладить с иудеями. Расчитывая на них как на положительных монотеистов, пробовал было он, дабы сделать для них более приятным ислам, осыпать похвалами в напыщенных декламациях Моисея и Аарона, а также применять к исламу некоторые особенности богослужения иудейского. Но иудеи знали хорошо, что имели и продолжали держаться в стороне от нового пророка. Спервоначала хотели они убедиться, насколько достоверны заверения этого человека, что древнюю, прародительскую божескую истину, открытую некогда Авраамом и Моисеем, действительно он унаследовал и в состоянии правильно передать согласно вновь осенившему его вдохновению свыше. Они стали предлагать ему один за другим разного рода вопросы о предметах, взятых из Ветхого завета и талмуда, желая испытать знание его в Священном писании. Познания Мухаммеда в Библии ограничивались, естественно, только тем, что он перенял когда-то из бесед с иудеями и христианами. Понятно, часть этих рассказов он уразумел едва наполовину [81], а потому и отвечал на делаемые ему вопросы довольно неудовлетворительно. Лишь только сыны Израиля заприметили его шаткость, это их заинтересовало до такой степени, что с этих пор им доставляло истинное наслаждение закидывать его всевозможными щекотливыми вопросами. При случае пользовались они его невежественными ответами и вышучивали пророка везде, где только было возможно: промеж себя, в среде лицемеров, а даже иногда и его почитателей. Но такой порядок вещей становился для Мухаммеда в высшей степени опасным. В Коране не раз самым положительным образом упоминалось о тождественности его учения с Моисеевым. И вдруг оказывается, что это в действительности не так. Какой сильный и не легко исправимый удар могло нанести это опровержение доверию к учителю правоверных! Мухаммед боролся, разумеется, как умел. «Эти иудеи, — так объяснялось отныне в его откровениях, — исказили, подобно христианам, Священное писание, преподанное им Моисеем. Вот в чем следует искать источник всех противоречий иудейского закона с новой, ныне небом ниспосылаемой чистой истиной». Правоверные успокоились на время. Тем не менее соседство таких сварливых и искусных спорщиков становилось для пророка более чем неприятным. Без устали громит он отныне в своих коранах закоснелых детей Израиля, приводит все их грехи, которые когда-либо совершали они против людей Господа (пророков), и угрожает им всевозможными небесными карами. Равновременно разрывает он с ними всякую связь на самом деле: уже на второй год после бегства (623) он изменяет распоряжение обращаться при молитве (Кibla) по направлению к Иерусалиму и пост в день умилостивления. Вместо первоначального указания предписывает обращаться при молитве в направлении к Мекке, а пост переносится на день принесения жертв, совершаемых в заключение мекканских паломничеств, на десятое Зуль-хиджжи. Равным образом вводится всеобщий пост в месяце Рамадане [82]. К этому же времени относится введение обычая призыва на молитву (азан), заменяющего трубы у иудеев и колокола [83] у христиан. Благодаря своему зычному голосу эту обязанность исполнял сперва Билаль.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация