История ислама в течение 12 столетий — достаточно красноречивый комментарий значения жизни, окончившейся вскоре после полуденного часа 8 июня 632 г. (13 Раби I, 11). Нам поэтому нет надобности распространяться о том громадном влиянии, какое имел Мухаммед. Но, прежде чем перейти к описанию дальнейших судеб его дела, да будет позволено бросить беглый ретроспективный взгляд на образ этого замечательного во всех отношениях человека, столь привлекательного, несмотря на то что его понятия нам чужды, столь величественного, невзирая на многие черты несколько отталкивающего свойства. Если бы нам пришлось только считаться с ним как с пророком Мекки или же государственным человеком и властелином Медины, то, несомненно, и тогда мы должны были бы проникнуться неограниченным к нему удивлением. Пламенная ревность, с которой он относился к делу Божиему, его неус-тратимое упорство в проведении религиозной идеи, невзирая на бесконечные преследования и бедствия, продолжавшиеся десятки лет, должны преисполнить душу всякого, умеющего ценить самостоятельное искание истины, чистосердечным сочувствием. Его политическую проницательность, могучую власть над людским сердцем, самоуверенность и выдержку, с которыми удалось ему провести глубоко рассчитанный, во всяком случае, план постепенного покорения и сплочения арабских племен в одно мусульманское государство — все признают, едва ли кто решится оспаривать это. Если же при выполнении обширных планов ему не всегда удавалось обойтись без некоторого насилия и коварства, то лишь в редких случаях можно упрекнуть Мухаммеда в бесполезной жажде мщения и ни разу — в кровавой и бесцельной жестокости; даже избиение бедных иудеев было, несомненно, мерой политического расчета. Его 600, как многие метко замечают, все же не превосходят 4500 саксонцев, которых христианский герой Карл Великий приказал перебить у Адлера. Если же применить мерку того, что творилось на Востоке до и после него, то, несомненно, придется назвать его одним из самых кротких властелинов Востока. И, несмотря на все это, нас окончательно возмущает в нем то, что даже во времена мединские он захотел играть роль не только властителя, но и посланника Божьего. В роковом самообмане он пользовался именем Всемогущего, как вывеской, и в конце концов позволял себе злоупотреблять им для совершенно личных целей, зачастую неблаговидных. Так что даже сомнительного достоинства государственные люди едва ли осмелятся ныне оправдывать их печальною необходимостью. Остается одно — стараться не предъявлять слишком строгих требований полудикому арабу седьмого столетия и в разбираемом случае оставаться в сомнении при разрешении вопроса вины, принимая в соображение неизмеримую сравнительно высоту нравственного состояния настоящего общества. Во всяком случае, судя по нашим современным понятиям, личность подобного рода в конце концов все-таки отвратительна. К тому же хорошие качества души пророка: дружественность обхождения, доходящая до нежнейших оттенков понимания, неизменная верность тем, кому обязан был благодарностью, чуткая сознательность обязанности, налагаемой высоким его положением, — все это могло бы, хотя временно, возбудить наше к нему сочувствие, если бы только могли мы позабыть несчастную его страсть, особенно омрачившую последние его годы: он забывал окончательно личное свое достоинство при виде первого встречного миловидного женского личика.
Итак, мы видим, что характер Мухаммеда исполнен был несовместимых противоречий благодаря печальным извращениям некоторых черт, столь симпатичных вначале. Тем не менее созданное им было велико, а по сравнению с тем, что он застал, достойно удивления. И все же был момент, когда государственное сооружение целиком, казалось, собиралось рухнуть в ту свежую могилу, которая день спустя после его смерти выкопана была в доме Айши для останков пророка Аравии. В самом деле трудно допустить, чтобы проницательный политик при одном виде этих бесчисленных депутаций с изъявлениями покорности и преданности, прибывавших одна вслед за другой в течение 9 и 10 г. (630–631), так сразу и поверил, будто вся страна окончательно и бесповоротно предалась исламу. Никоим образом не могло укрыться от пророка, что эти изъявления преданности, по крайней мере в большинстве случаев, оказываемы были лишь могучему властелину, щедрому, войнолюбивому князю, а вовсе не посланнику Божию. Но последняя его улыбка, знак прощания при расставании с молящейся общиной, проистекала, вероятно, от не менее основательного убеждения, что для непобедимого религиозного рвения его мединцев не будет тяжела никакая задача, какую ни поставит им будущность. Поэтому могучее восстание старой Аравии против ярма ислама, которое вскоре после его смерти заставило на один момент усомниться в прочности здания, воздвигнутого при жизни пророка, стало в действительности лишь эпилогом к самой истории его жизни, а укрощение последнего сопротивления — венчанием здания его побед, уже предрешенных взятием Мекки.
Нет надобности в обстоятельном исследовании для раскрытия причин, почему ислам, при более близком с ним знакомстве, должен был стать в высшей степени неудобным для многих. Требования его сразу же оказывались непомерно велики: предписывалось соблюдение до мельчайших подробностей часто утомительной обрядности, высказывалось притязание на безусловное повиновение государственной воле, все отчетливей и отчетливей выступавшей из духовной идеи пророчества, налагалась на всех правильная уплата податей, даже и на те племена, которые не очень-то льнули к чисто религиозной стороне ислама. С другой стороны, неслыханный доселе внешний успех, благодаря которому Мухаммед мог учредить новую религию, открыл честолюбивым людям глаза на новый многообещающий путь к достижению политического и военного могущества. Поэтому-то начало неповиновения исходило прежде всего от тех, отчасти упомянутых раньше, людей, которые вздумали также попробовать выступить в роли пророков. Очень понятно также, что тлевший до сих пор в разных местах подпочвенный пожар вспыхнул ярким пламенем при первом известии о смерти Мухаммеда. С быстротою вихря перебрасывался и перескакивал он в самые отдаленные части полуострова, охватив в короткое время пять шестых всей Аравии. Три местности можно считать настоящими очагами восстания: Йемен на юге, Иемама на востоке и область Бену Асад на северо-востоке.
В Йемене, относительно рано, вероятно, вскоре после покорения Мекки, персидский резидент Базан подчинился добровольно Мухаммеду. Его собственное положение, опиравшееся только на сравнительно небольшое число выходцев-персов, попадавших лишь изредка в южную Аравию, и некоторые личные отношения к туземцам, было не особенно прочно. На родину не мог он рассчитывать. По смерти царя Хосроя (627) и почти одновременно с поражением, понесенным персами от византийцев при Ираклии, монархия тратила остаток своих сил в междоусобной войне. Зато Базану тем более следовало опасаться исстари неприязненных абиссинцев, обитавших по ту сторону моря.
Вот почему действительно самым разумным для него было искать ближайшей опоры, присоединясь к сильно разросшемуся новому могуществу мединцев. По своему обыкновению, Мухаммед оставил перса на прежнем его посту в качестве правителя всего Йемена и Неджрана, а после его смерти (в начале 632 г.) ограничил владения его сына, Шахра, средней частью страны с главным городом Сан’а; рядом же лежащие провинции Неджран и Саба подчинил отчасти туземным князьям, отчасти высланным из Мекки наместникам. Некоторые из старейшин древнего благородного рода сочли себя при этом новом порядке обойденными; вероятно, возникли также неудовольствия во многих местностях из-за чрезмерной требовательности мусульманских сборщиков податей. Вот и случилось, надо полагать, еще незадолго до смерти Мухаммеда, что Асвад Ибн Ка’б, из племени Аус, с успехом поднял знамя восстания, выдавая себя, подобно Мухаммеду, за пророка. В очень непродолжительном времени он успел овладеть целым Неджраном, и многие влиятельные главы племен примкнули к нему. Теперь этот смелый самозванец мог решиться на внезапное нападение на Сан’а и действительно, завладел городом. Шахра умертвили, а чтобы воспользоваться его влиянием, Асвад женился на вдове убитого князя. Власть его быстро распространилась на большую часть южной Аравии. Но ему не посчастливилось: он не сумел угодить своим подданным — неизвестно только, случилось ли это по собственной его вине или нет. Потомки персов, естественно, с самого же начала стали к нему в неприязненные отношения, мусульманские власти в соседних округах подстрекали против него народ, насколько умели. В конце концов он пал жертвой заговора, в котором супруга его, вынужденная заключить постылый для нее союз, играла немаловажную роль. Согласно преданию, этот замечательный человек, память которого мусульманские сказания постарались забросать всевозможною грязью, расстался с жизнью в ночь накануне смерти Мухаммеда. Его падение было сигналом к полнейшей анархии на всем юге Аравии. Персы и южные арабы, язычники и приверженцы ислама — все дрались друг с другом, пока наконец возможно стало перенести мусульманское оружие и в эти отдаленные провинции.
