На почве мусульманства тот, кто признан наместником посланника Божия, соединяет в себе сан главы светского и духовного. Власть халифа поэтому нельзя приравнивать к светской власти папы, как это было прежде в его Церковной области, или же сравнить с духовным главенством короля саксонского как епископа евангелических подданных всей его страны. Представьте себе могущество высшей иерархии римско-католической в соединении с силой неограниченного правления Людовика XIV, или же государственное устройство, которое осуществлял в Женеве Кальвин, а на короткое время в Англии — Кромвель, или же, наконец, существующее теоретически в России. Вот приблизительное понятие о тех могучих средствах, которыми располагает наместник «посланника божия».
Располагали, конечно, они этим могуществом при совершенно определенных условиях, но никогда не безгранично. Сан их был и не королевский, и не первосвященнический, а высший — имамов
[139], вмещающий в себе двойные полномочия. Но все же еще выше, чем все повеления наместника пророка, почиталось всегда истинное слово божие, начертанное в коране для правоверных, служа вернейшим указанием как в делах веры, так и поступках; выше считалось также и то, что преподал пророк своим близким лично словом, либо примером, служившими образцами, достойными подражания. Таким образом, лишь только халиф совершал нечто отступающее от этих норм, он становился в глазах своих истинно верующих подданных, насколько они были способны к некоторому последовательному размышлению, нарушителем авторитета, соблюдение которого одно только и могло обеспечивать послушание народа. Если же его крепкие руки твердо руководили светской властью и достигали послушания путем насилия, то набожные и ревностные все-таки не обязаны были более признавать в нем имама и имели право воспользоваться первым удобным случаем, чтобы сбросить иго безбожника и вручить имамат тому, чьи притязания на этот высший сан оказывались отныне справедливыми. Поэтому безмятежное выполнение двойного владычества возможно было лишь до тех пор, пока преобладающее большинство мусульман проникнуто было сознанием, что халиф управляет, действительно неуклонно следуя словам божиим и примеру пророка. Но и в этом случае власть халифа ограничивалась проблемой любви к свободе могучего народа, чуткую щекотливость которой щадил даже Мухаммед там, где не нарушались интересы веры; а бурные порывы этой любви становились для его преемников тем опаснее, чем более брали верх древние светские привычки, распространяясь на широчайшие круги новых исповедников веры вне полуострова.
И в обоих этих отношениях избрание Абу Бекра оказывалось самым подходящим. Все равно, как и при жизни Мухаммеда, когда каждое слово пророка было для него откровением, так и теперь заботился он, в общем и в частностях, подражать безусловно тому, что пророк когда-либо сказал или сделал, питая непоколебимую уверенность, что подобный образ действий не преминет увенчаться успехом. Мы уже видели, как он, даже в момент высшей опасности, оставался непреклонен, твердо следуя примеру пророка, отклонил скользкий путь компромисса с взбунтовавшимися бедуинами и успел добиться безусловного подавления восстания. Весьма возможно, и это было важнее всего, что его управление, которое совершенно соответствовало смыслу учения и словам пророка, не давало действительно никакого повода к порицанию самым остроумным ревнителям веры, а тем более к явному неповиновению самых набожных из общины. Так постепенно и незаметно привыкали правоверные повиноваться приказаниям халифа, благодаря чему новое государственное устройство быстро окрепло. Ближайшие преемники Абу Бекра могли уже беспрепятственно по собственной инициативе вводить нововведения там, где не встречалось соответственных, ясных предписаний божиих или пророка. Немало пользы принесла и спокойная рассудительность Абу Бекра: приходилось иногда, принимая во внимание переживаемые тяжкие времена, делать некоторые уступки безумным массам арабских головорезов, не принося, однако, при этом ущерба достоинству повелителя. Будь на его месте Омар, давно бы Халиду несдобровать за его позорные, злодейские дела. По всей справедливости можно было глубоко презирать эту отвратительную личность, но Абу Бекр понимал, что в отчаянной войне с арабами трудно было обойтись без «меча бо-жия», и искусно избегал поводов к столкновению с этим пока необходимым головорезом, продолжая сохранять свой авторитет.
Таково положение Абу Бекра между Мухаммедом, основателем ислама, и Омаром, организатором мирового государства. Он занимает по праву середину между ними как добросовестный, твердый и мудрый основатель халифата. Он сумел заставить уважать достоинство наместника посланника Божия всею совокупностью общины как законное продолжение управления пророка и тем самым обезопасил будущность веры. Вот почему он и три непосредственные его преемника: Омар, Осман и Алий, — занимавшие последовательно сотворенное им правомерное положение, не без основания носят почетный титул законных халифов
[140]. Ими заканчивается патриархальный период ислама. Особенно сам Абу Бекр (правил от 8 июня 632 — 22 августа 634 = 11–13 гг.) и Омар (22 августа 634 — 3 ноября 644 = 13–23 гг.) отличались в своем образе жизни и манере обращения простотой и беспристрастием, теми самыми качествами, с помощью которых сам Мухаммед старался оберегать прирожденное чувство равенства своих земляков, невзирая ни на какие соблазны, развившиеся вскоре до исполинских размеров государственной жизни. Как и прежде, до принятия сана халифа, оставался Абу Бекр по-прежнему в своем маленьком домике в предместье, а так как никаким распоряжением пророка не были определены личные доходы правителя, он старался, как умел, ограничивать свои расходы и довольствоваться своими умеренными частными средствами. С другой стороны, если даже бесчисленные анекдоты о скромности Омара и строгости его по отношению к себе по большей части и выдуманы, то во всяком случае остается несомненным, что этот властитель полумира не отступал ни в чем от старинных своих привычек воздержанности. Также и отношения между первыми властителями и остальными сподвижниками Мухаммеда оставались по-прежнему те же: они окружали халифа в качестве советников; со вниманием выслушивалось в серьезных делах их мнение, хотя оно не всегда имело решительное воздействие на намерения наместника, в лице которого, по всеобщему убеждению правоверных, сосредоточивались все полномочия пророка. Но именно эти отношения первых халифов к старым сподвижникам пророка имели в те времена громадное значение: с одной стороны, требовали от правителя соблюдения необыкновенного такта во всех его поступках, а взамен давали управлению неисчислимые выгоды, ибо таким образом весь моральный авторитет ислама оставался как бы сконцентрированным в одном пункте, в Медине. Люди, подобные Тальхе и Зубейру, убежденные в необходимости оставаться в резиденции, не требовали себе никогда должностей главнокомандующих мусульманскими войсками. Можно было, по примеру пророка, спокойно назначать полководцами людей, доказавших свои выдающиеся военные способности; но могущество не могло особенно влиять на умы правоверных, ибо судьба их ежечасно зависела от властного мановения халифов. Этим и объясняется то обстоятельство, почему в героическое время ислама попадаются только два полководца из среды близких к пророку: Абу Убейда и Са’д Ибн Абу Ваккас, оба, впрочем, надежные, не обладавшие опасным честолюбием. Легко понять также и то, что такой эгоистический и неукротимый человек как Халид, в самый момент одержанной им знаменитой победы слагает беспрекословно звание главнокомандующего по первому полученному им повелению от Омара, отрешавшего его от должности.
