В 23 г. (644) Омар не успел еще переступить границ зрелого возраста
[199]; сильный по натуре, он переносил напряжения и заботы бурной жизни гораздо легче своих предшественников, Мухаммеда и Абу Бекра. И вдруг, в самый разгар великого дела распространения и укрепления ислама, насильственная смерть нежданно сразила повелителя. Только что вернулся он из паломничества в Мекку, которым ежегодно руководил. В столицу прибыли
[200], по обыкновению, для личных переговоров с халифом некоторые из наместников. Между ними находился и Аль-Мугира Ибн Шу’ба, недавно поставленный наместником в Куфе; это был энергический администратор, но бессовестный и алчный человек. Раз, когда халиф проходил через площадь, приблизился к нему христианин перс, по имени Фируз, военнопленный раб, прибывший в Медину в свите наместника. Стал он так жаловаться на своего господина: «О повелитель правоверных, защити меня от Мугиры Ибн Шу’ба, который взимает с меня тяжкую подать». Повелитель спросил: «А сколько обязан ты выплачивать?» Раб ответил: «Два дирхема ежедневно». — «Чем же ты их зарабатываешь?» — «Я плотник, каменщик и кузнец». — Халиф проронил: «Оброк невелик по сравнению с тем, что ты знаешь. Я что-то слышал, ты хвастался, говорят, что можешь и мельницу построить, мелющую при помощи ветра»
[201]. — «Да, могу», — отвечал раб. Халиф заговорил полушутя: «Так сделай мне такую мельницу». — «Если мне доведется остаться в живых, я тебе сострою такую мельницу, о которой станут все люди говорить на востоке и западе». Затем он повернул круто и исчез. Обратясь к сопровождавшим его, халиф промолвил спокойно: «Раб, кажется, вздумал мне грозить», — и направился домой. На следующее утро, когда халиф стоял в мечети на молитве, Фируз бросился вперед, яростно расталкивая толпы правоверных. Шесть раз сверкнул в воздухе кинжал о двух лезвиях с рукояткой посредине. Одна из ран, нанесенная в нижнюю часть живота, оказалась безусловно смертельной. Махая неистово кинжалом направо и налево, раб проложил себе дорогу чрез пришедшую в ужас толпу и исчез. Один из сыновей Омара, Убейдулла, наткнулся на убийцу несколько дней спустя; он умертвил его, как рассказывают, вместе с женой и дочерью, находившимися тут же при нем. Та же участь постигла и Хурмузана, подозреваемого, вероятно неосновательно, что знал раньше о покушении.
Меж тем, распростертый на смертном одре, Омар выносил самоотверженно, почти спокойно все мучения. Он знал, что смерть неизбежна, и возрадовался, когда услышал, что клинок, поразивший его, был направлен рукой неверного. Единственной заботой для него было положение, в котором очутится ислам по его кончине. Все зависело от выбора нового халифа, его способностей руководить государственными делами; трудности управления все росли и расширялись. Омар хорошо понимал те опасности, которые грозили в будущем общине. Его энергические отношения к своим наместникам постоянно это подтверждали. Он был глубоко убежден, что одно только неуклонное следование преданиям, завещанным Мухаммедом и Абу Бекром, может устранить все эти опасности. Вот почему решился умирающий предоставить это высшее достоинство Абдуррахману
[202] Ибн Ауфу, одному из старейших сподвижников пророка, у которого находил он высшее, по его мнению, достоинство — самоотречение. В войнах же, веденных при пророке, Абдуррахман выказывал постоянно необычайное мужество; об остальных его способностях ничего более неизвестно. Был он к тому же бескорыстным в высокой степени человеком, что и проявил немедленно. Устрашенный предложенной ему ответственностью, он отклонил решительно управление халифатом. Назначить же на его место другого Омар не решался
[203]. Он собрал вокруг своего одра, кроме Абдуррахмана, и других четырех наидовереннейших сподвижников Мухаммеда: Алия, Османа, Зубейра и Са’да Ибн Абу Ваккаса — и предложил им выбрать властелина в течение трех дней. В это время Тальха находился в отсутствии; предполагалось, если он успеет вернуться, и его присоединить к сонму избирателей. Затем халиф отдал последние распоряжения касательно семейных своих дел, взял слово с Айши, что она похоронит его в своем доме рядом с пророком и Абу Бекром, и мирно скончался, вверяя свой дух милосердию Господа, 26 Зу’ль-хиджжи 23 (3 ноября 644).
Из трех основателей ислама — вдохновенного религией Мухаммеда, детски верующего Абу Бекра и энергического Омара — последний, рассуждая по-человечески, был самым могучим из всех и наиболее выдающимся. С первого же момента присоединения к маленькой группе правоверных он сразу позаботился придать настоящий внешний вес исламу, выступив бесстрашно в виду целого народа с открытым исповеданием веры, и вызвал даже у противников уважение. Таким оставался и до самого конца — человеком дела, воплотившим за пределами Аравии мысли и поучения Мухаммеда. Было бы, конечно, несправедливо отнимать от пророка его (великой заслуги — живого проникновения религиозной идеей и счастливого применения ее к потребностям народа; но в той же мере нельзя также оспаривать, что без Омара ислам продержался бы успешно только в Аравии, и то, быть может, не особенно долго, но никогда не стал бы религией полумира и не послужил бы основой могущественного государственного устройства. Было уже неоднократно указываемо и раньше, что в качестве государственного организатора Омар мало внес творческих идей и черпал большею частью материал свой из развития основных положений системы Мухаммеда. Но гениальная манера, с которой он принялся за окончательную отстройку государственного здания, выказала не только могущество необыкновенно сильной воли, но и верный инстинкт, пред которым раскрываются все потребности времени, ускользающие часто от исследователя с обширным образованием и способного к методическому размышлению. Этот инстинкт, собственно, и составляет неотъемлемую принадлежность истинно государственного человека. Ко всему этому обладал покойный халиф и другими редкими качествами, необходимыми каждому властителю: строгой и нелицеприятной справедливостью, прозорливостью в делах, необыкновенно счастливым умением выбирать себе помощников
[204] и, наконец, весьма ценною способностью самоотречения там, где нужно было подчинить личное воззрение всеобщему благу. Наружному блеску и утехам жизни придавал он не более цены, как и Абу Бекр. Его торжественные выходы и обращение с правоверными неизменно отличались, как и при его предшественниках, необычайной патриархальностью. Это был прирожденный властелин. Энергия, неизбежная принадлежность подобных натур, доходила у него до крайних пределов беспощадности, проявлялась иногда даже некоторая склонность к жестокости. Всего более, конечно, ощущали ее данники; самая история его умерщвления может служить наиосязательнейшим примером холодного презрения, с которым привык он глядеть на все интересы этих неверных; но не следует забывать, что это было воззрение целого народа, можно сказать, целой эпохи; далее на Западе встречаются многочисленные примеры иногда еще с большей жестокостью проводимого грубого обращения с народом. Во всяком случае, если он нисколько не дорожил жизнью и благосостоянием правоверных, когда дело шло о достижении известной цели, зато никогда не доходило у него до проявлений полной бесчувственности, а тем паче радости при виде пролитой крови. Наоборот, в преданиях сохранилось множество рассказов, описывающих по преимуществу простоту образа его жизни; они затрагивают также многие симпатичные черты этого мощного властелина, умевшего, когда нужно, быть трогательно гуманным.
